«Ох уж эта клятая война…»Вспоминая Григория Поженяна

Литература / Московский литератор / Настоящее прошлое

Фото: Николай Кочнев / РИА новости

Восьмидесятые, начало девяностых ушедшего века. Мы приезжали к нему на дачу в Переделкино каждый четверг. Григорий Михайлович жил там в одиночестве. Мы, тогда ещё молодые люди: художник Юра Дьяконов, драматический актёр Петя Кудряшов, моя девушка, чемпионка мира по самбо Ира Емельянова и я, грешный, начинающий журналист с дипломом физкультурного вуза. Ещё на станции закупали закуску: красный лук, лимоны, солёные огурцы, кислую капусту и, естественно, «беленькую».

…Поженян любил молодёжь. Мы посвящали его в свои новости. А он учил нас жизни.

В это время варилась картошка. Юра творил борщ. Красный лук поливался выжатым лимонным соком, а Григорий Михайлович чистил копчёную скумбрию. Учил нас, салаг, как правильно разделывать рыбу. Как чокаться по-разведчески, бесшумно, соприкасаясь не стопками, а пальцами. Никто из нас никогда не позволял себе при нём перебирать лишнего.

…А было время, меж хвостов угрей

В капусте красной чесноки дремали.

Здесь, как народы, сосуществовали

Плоды земли и лакомства людей…

Наконец всё это великолепие оказывалось на столе, и, после очередной рюмки, наш Гуру начинал рассказы о войне. Иногда, под настроение, читал. По праздникам, особенно на 9 Мая, компания расширялась. Приезжали Пётр Тодоровский, Юрий Карякин, Евгений Рейн и другие небожители… Мы заворожённо ловили каждое слово… Юра, художник, расписал кухню морскими сюжетами. Вдалеке шумели электрички, в форточку вползал свежий загородный воздух. В этом поженяновском кубрике мы уплывали в прошлое…

До войны он стихов не писал. Учился в харьковской школе №6, на Рымарской улице. Почти все его одноклассники с войны не вернулись. В 39-м году, семнадцатилетним, он начал службу на флоте. Чемпионом флота по боксу стал ещё в сороковом, до того как ушёл в 1-й Особый диверсионный отряд, которым командовал подполковник Валейко, погибший в первой же десантной операции при переходе через Сухой Лиман под Одессой.

«Судьба моя очень проста, во многом схожа с судьбами людей, родившихся в двадцатые годы, – говорил Поженян. – Она, по сути дела, с самого начала упирается в войну. У меня такое ощущение, что всю послевоенную жизнь я возвращаюсь в те годы. Каждый раз в трудные минуты жизни еду в своё прошлое: в Севастополь, в Одессу. И это мне помогает. Видимо, и стал поэтом лишь потому, что хотелось воскресить тех, кто остался навсегда молодым».

…Но на земле не случается чуда,

Тот, кто погиб, не приходит оттуда.

Были юнцами, не стали старее.

Тех, кто погибли, считаю храбрее.

Может, осколки им были острее,

Может, к ним пули летели быстрее.

Дальше продвинулись, дольше горели.

Тех, кто погибли, считаю храбрее…

А за ним и самим смерть ходила по пятам. После бесконечных ранений и госпиталей (в разведке за год почти полностью менялся состав) – Поженян опять возвращался в диверсионную группу.

«На войне есть много путей. Можно было и не напрашиваться в самое рисковое подразделение. Но поскольку я – хвастун, когда кадровик спрашивал о военной специальности, гордо отвечал: «Разведчик».

В своих мемуарах адмирал Октябрьский часто вспоминал Поженяна: «Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флоте я не встречал! Форменный бандит! Я его представил к званию Героя Советского Союза, а он во время Эльтигенского десанта выбросил за борт политработника, обвязав канатами. И прокатил его в буруне. Жалоба в Верховный Совет. Замаячил трибунал».

Поженян: «Мы выбрасывались с катеров, с моря, на немецкие береговые укрепления. Добрались до их окопов. Рукопашная, ножи. Возвратились на катер. А идеолог наш спит сном младенца. Отсиделся. Я его и полечил от трусости. Методом погружения в солёную воду. Трибунал

затеять не вышло, но Героя не получил… Да, на войне свои законы. И философия своя, и мудрецы. Война научила меня не преувеличивать свои сложности, свои мозоли и боль, свои страхи, свои подвиги и таланты».

Одно из первых полученных заданий стало, пожалуй, самым опасным и сложным за годы войны. Обо всем этом он потом расскажет в своих поэмах и кинофильме «Жажда». Напомню: фашисты захватили Беляевку, село на берегу Днестра, где находилось водохранилище. Оттуда Одесса снабжалась водой, гитлеровцы перекрыли водопровод. Город задыхался от жажды.

Как-то я спросил Поженяна:

– Все события в фильме были подлинными?

– К сожалению, – ответил он. – Вся группа захвата, кроме нас двоих – меня и Арсена Зуца, погибла. Мы, по сути дела, были обречены. Это ведь в обиходе считается – захватить водокачку, дескать, пустяк. На самом деле воду в Одессу гонят подземными трубами из Беляевского водоканала, который стоит на берегу Днестра. Дать воду городу – значит затопить котлы в машинном зале. Проникли туда, сняв часовых. Пошла вода – пошёл дым из трубы. Так мы невольно себя «обнаружили». Горсточка людей в глубоком тылу врага. А как уходить?! Воду в Одессе давали по карточкам. Нужно было «держать» этот дым. Чем? Жизнями своими. Это самая трагическая операция в моей жизни. И, возможно, самая почётная. Всё – другим.

Операция была тщательно подготовлена. К ней были привлечены только добровольцы. Лучшие из лучших. Шансы вернуться были слишком малы. Кроме того, с ними должны были идти рабочие, которым предстояло пустить механизмы подачи воды в ход. Первая вылазка оказалась неудачной. Они нарвались на немцев и, забрав раненых и убитых, вернулись в Одессу. Вторая попытка принесла результат. Но ещё на подходе к водокачке Григорий был ранен. В интересах дела, чтобы не иметь лишней обузы, да и просто дать шанс товарищу выжить, его в бессознательном состоянии, забросав землёй, оставили в камышах возле канала. Уже после затихшего боя Поженяна нашла местная жительница и выхаживала до тех пор, пока боец смог самостоятельно передвигаться. Он вышел в море на лодке в поисках своих, через несколько суток Григория подобрали матросы Дунайской флотилии.

Его имя в числе других тринадцати имён моряков-разведчиков выбито на мемориальной доске в Одессе, на улице Пастера. Тут в годы войны находилась их диверсионная школа. Отсюда отряд морской пехоты и вышел на задание.

«У меня такое ощущение, что вся моя жизнь складывалась из сплошных десантов. Десант в Эльтиген, в Керчь, в Гленку, в Жуковку, в Новороссийск… Среди разведчиков было много спортсменов. Разведчик, занимающийся диверсиями, должен уметь пройти за ночь столько, сколько нужно. Стрелять с обеих рук, уносить на себе раненых, завязывать бой в траншее, брать «языка», владеть самбо и рукопашным боем. Взрывая мосты, нужно, побеждая инстинкт самосохранения, ждать, пока догорит до конца бикфордов шнур, и только потом, раньше взорванной фермы, уйти в воду».

…Ни продуктов, ни шифра, ни грязи,

Не хочу ни сейчас, ни потом…

Мне сказали: «Взорвёте понтон

И останетесь в плавнях для связи».

И остался один во вселенной,

Прикоснувшись к понтону щекой

Восемнадцатилетний военный

С обнажённой гранатной чекой…

«А еще нужно научиться бесшумно вынимать ногу из болота, торить первым лыжню – в очередь. Как это было, когда пришлось воевать шесть месяцев в составе 67-й морской бригады в Карелии. И мы, и противник держали круговую оборону. Флангов не было. В разведку уходили на несколько суток. Холода стояли жестокие. Но на пути между нами и позициями финнов находился пустующий домик рыбака. Когда его занимала финская разведка, а это определялось по дымку, идущему из трубы, мы туда не лезли. Когда, в свою очередь, мы там располагались на отдых, финны не тревожили. Не подстерегали друг друга разведчики и на выходе. Мы старались не сталкиваться лбами, бой был не нужен ни нам, ни им. «Языка» обычно брали в тылу противника».

Однажды к Поженяну – командиру взвода разведки – в палатку заглянула девушка, которая растапливала печь в штабе дивизии.

– Гриша, можешь за меня заступиться?

– А что случилось?

– Ко мне особист пристаёт, чтобы я с ним спала. А он мне не нравится, он старый, ему за тридцать. И потом, я – невинная.

– Ладно, разберёмся.

Вызвал особиста на разговор. А тот в амбицию: «Вы что себе позволяете, товарищ лейтенант! Вы как со старшим по званию разговариваете?»

– Знаешь, майор, я тебя тоже предупредил. Я слов на ветер не бросаю.

Особист продолжал домогаться к девушке. И как-то раз, когда отошёл он за кусты в сугробы «по тяжёлому», поженяновские матросики и взяли его наподобие «языка». И оставили с голой задницей на морозе. Минут через десять «нашли». Конечно, майор никого опознать не смог. «Брали» в темноте и умеючи. Начальство расследовало это дело. Никто, разумеется, ни в чём не признался. Тем не менее особиста перевели в другую часть, а Поженяну (по почерку догадались) вкатили взыскание. Но чем особенным можно наказать разведчика, который и так постоянно смотрит смерти в глаза, уходя в глубокий тыл врага…

Он воспитывал окружавших его людей убедительностью своей личности. «Пообещал – приди. Договорился – будь. Всё преодолей и останься самим собой». Или вот разговорились как-то о писательском труде. Григорий Михайлович объяснял, как надо писать очерк.

«Пиши свободно. Как будто приходишь в гости к давно знакомой бабе. В один угол бросил пиджак, в другой – штаны, носки – под стул. Но в конце концов, перед уходом, ты должен будешь всё это аккуратно собрать».

Вот так, буквально на пальцах. Зато доходчиво.

Мы любили своего учителя. А он любил нас. Нам разрешалось оставаться на ночлег. Всем хватало и комнат, и постелей. Когда уезжал в командировку или санаторий, оставлял нашей маленькой коммуне ключи. «Дружба – понятие круглосуточное».

Меня он учил читать стихи. Сам читал впечатляюще. То опуская голос до идущих в наступление низов, то поднимаясь вверх к по-детски беззащитному тенору. «Поэзия живёт не в строках, а между строк, поэтому и читают поэты нараспев. Мысль не заканчивается, за нею воздух»…

Актёру Пете объяснял, что надо беречь мягкость глаз и жёсткость губ. Юриным картинам устраивал подробный искусствоведческий разбор. Настаивал на большей образности. А чемпионку по самбо, рослую, стройную, красивую Иру – сам невысокий и коренастый – по-отцовски, нежно любя, называл «Сооружением». Возможно, она напоминала ему девушек, воевавших на фронте.

После войны его выгнали из литинститута и осудили условно за незаконное хранение оружия – наградного пистолета, полученного за храбрость. Подтверждающий документ затерялся где-то в общаге. На суде он читал стихи:

На нём запёкся мой кровавый след.

Я с ним тонул, вползал в болотный студень.

И вот теперь, за этот пистолет,

Моя страна меня же и осудит.

Дали три года условно. А потом пришла телеграмма на правительственном бланке от члена Военного Совета Балтийского флота вице-адмирала Азарова с подтверждением о наградном оружии.

На этом его приключения не кончились.

Поженян: «Подоспела новая беда. Вызвал меня к себе секретарь парткома – наш военрук Львов-Иванов.

– Ты человек беспартийный, но бывший воин, – сказал он, разрезая ладонью воздух. – Космополитизм у нас начался. Учитель твой – известно кто, понимаешь?

– Понимаю.

– Ну вот, молодец. И выступи. И Друнина выступит. И Солоухин. И Василий Фёдоров. Ты – человек нерусский. Это углубит вопрос.

– Хорошо. Я выступлю, – жёстко сказал я.

И выступил. В защиту Павла Антокольского – нашего учителя. «Разве можно плевать в грудь, из которой сосёшь?» И выгнали меня из института и из комсомола. А товарищи мои, кроме Юрия Трифонова, тоже дали мне «должную оценку». В завершение вызвал меня к себе в кабинет ректор Фёдор Гладков, автор «Цемента»:

– Чтобы ноги твоей в институте больше не было!

Я встал в стойку и на руках вышел из кабинета.

А из комсомола исключили с простенькой формулировкой: «Небрежное хранение комсомольского билета».

Билет я не отдал. Взял в одну руку деревянный рундучок (с ним демобилизовался), положил в него книги любимых поэтов, рукописи и два эспандера (вещей у меня не было). В другую руку взял свою вечную подругу – двухпудовую гирю. Много лет спустя в Малеевке Женя Евтушенко подшутил надо мной, нанял водопроводчика-забулдыгу и попытался эту гирю украсть. В чём в тот же день покаялся письменно. Пожелтевший от времени документ – храню.

Переночевал, попивая с Юрой Трифоновым и братьями Маренковыми (с ними я шесть месяцев работал в выездном цирке в акробатическом номере «Шары»), и... уехал, завербовавшись котельщиком на Кенигсбергские верфи, на завод «Судохладмонтаж»».

В той новой жизни пришлось ему всё осваивать заново. Он учился, пристегнувшись ремнём, варить швы на высоте, совмещая профессию верхолаза и сварщика. Стихи не писал. А пил много...

Новым надёжным другом Григория был Валентин, бывалый работяга и наставник изгнанника в гражданских профессиях. Кстати, он был уверен, что Гриша врёт про своё умение писать стихи.

Грозою верфи был здоровенный кузнец, которому с зарплаты все обязаны были «проставляться». Валентин предупредил: «Поставишь кузнецу один раз, будешь поить его с каждой зарплаты. Ты же боксёр. Лучше сломай ему челюсть».

Сказано – сделано. Вместо выпивки громила получил апперкот в подбородок и был отправлен в больницу. Когда его выписали, на выходе из стационара его встречал наш бывший боксёр. «Хочешь, ещё раз сломаю челюсть?» Кузнец благоразумно отказался. Аппетит пропал.

Поженян: «И всё же я, слабый человек, не выдержал и однажды отнёс своё давно написанное стихотворение в местную газету. А они, наивные люди, обрадовались. Дескать, как здорово, паренёк из рабочего класса принёс в газету неплохие стихи. Но совесть заговорила, и, когда стихи уже были в наборе, я признался главному редактору, кто я есть на самом деле. И он, мужественный человек, не струсил, опубликовал их. Валентин это событие прокомментировал так: «Работал я с тёртыми людьми. Со всякими общался. Но чтоб так списать, чтобы эти учёные в газете не заметили…» Он так и не поверил, что стихи мои.

Григорий Михайлович ушёл от нас в 2005 году. Каждый год, 9 Мая, его друзья (из тех, кто остался в живых) собираются на Переделкинском кладбище. Поминаем. Ира приносит корзину с теми же закусками, что когда-то по четвергам…

Ох уж эта клятая война.

И не отошла, не обмелела,

Как земля безмолвная она

И живым, и мёртвым надоела.

Константин Тиновицкий

«ЛГ»-досье

Поженян Григорий Михайлович, родился в 20 сентября 1922 г., замечательный поэт, автор трёх десятков книг, нескольких киносценариев, многих любимых народом песен: «Друг мой – третье моё плечо…», «Мы с тобой – два берега у одной реки», «Маки, маки, красные маки»… Лауреат государственных премий. А кроме того, разведчик-диверсант морской пехоты. Начал войну краснофлотцем, закончил капитан-лейтенантом... Кавалер орденов и медалей: орден «За заслуги перед Отечеством» III степени, два ордена Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, орден «Знак Почёта», медали: «За Одессу», «За Севастополь», «За Кавказ», «За Белград», «За Заполярье», «За боевые заслуги»; югославский Золотой крест. Дважды представлялся к званию «Герой Советского Союза»...

«Хочется бесконечно цитировать его мужественные и трагические строки. Поэзия Поженяна встряхивает человека для мужества, для дружбы, для любви. И если даже только в этом была его задача, он её полностью выполнил. И это ему навсегда зачтётся». (Фазиль Искандер)