Опубликованный в ноябре «Мемориалом» список работников НКВД привлёк внимание лишь профессиональных историков. И это правильно, считает доктор исторических наук, профессор, завкафедрой культурологии и философии Пермского Государственного Института Культуры Олег Лейбович. По его мнению, тема политических репрессий 1930-х годов «постепенно уходит сама собой».

В то же время, сталкиваясь с насущными проблемами, люди то и дело обращаются к «подсказкам из прошлого», когда было «строгое, но справедливое государство». Оно якобы знало, кого надо наказать. Эту проблему списком сотрудников органов госбезопасности не решить, сказал Олег Лейбович в интервью «Звезде».

-----------------------------------------------------------------------

Олег Леонидович, какое впечатление на вас произвёл, как его успели назвать, «список палачей»?

— Дело в том, что уже давно вышла книжка Никиты Петрова и Константина Скоркина о руководящем аппарате Народного комиссариата внутренних дел (НКВД). Там упоминаются и руководители Свердловского областного управления комиссариата (Прикамье тогда было частью Свердловской области), начальники горотделов. В опубликованном списке, конечно, больше фамилий. Но вряд ли можно говорить, что он открывает что-то принципиально новое.

«ОБЩЕСТВУ ДО ЭТОГО НИКАКОГО ДЕЛА НЕТ»

На ваш взгляд, ничего не произошло?

— Именно так. Речь идёт просто о том, что, наконец, историки добрались до архивных материалов. Осталось, чтобы вышёл сборник об аппарате Народного комиссариата тяжёлой промышленности. На Западе десятки лет издаются справочники «Кто есть кто». Можно пойти в библиотеку, найти человека по фамилии и выяснить, кем он был. У нас же находишь в чьём-то научном труде фамилию — и не знаешь, кто это такой, откуда взялся.

Ещё очень надеюсь, что выйдет перечень сотрудников аппарата ЦК ВКП (б) — хотя бы в те же самые годы, то есть с 1935-го по 1939-й.

Это, на ваш взгляд, будет шаг к чему?

— Опять же — к большей информированности профессионалов. Только профессионалов, всем остальным это не нужно. Представьте себе, если бы я занимался не историей, а химией. Что бы я нашёл в подобных справочниках? Фамилии, фамилии, фамилии. На букву «П», на букву «Д»...

То есть нельзя сказать, что такие списки помогают переосмыслить тему политрепрессий?

— Нет. Это нормальный профессиональный шаг вперёд — вот и всё. Ничего другого. Хотя я понимаю, что публика пытается найти здесь что-то иное. Но думаю, она многое сочиняет вместо того, чтобы действительно искать. Причём речь лишь о части публики. Обществу в целом до этого никакого дела нет.
И это правильно и замечательно: непрофессионалам профессиональные знания нужны, как новая хорошая книжка по физической химии.

А тема политических репрессий, по вашему мнению, вообще актуальна?

— Понимаете, в чём дело... Её всё время актуализируют. Делают это несколько групп населения для разных целей. Во-первых, разные начальники, которым нужно пугало: публика разболталась, ничего делать не хочет. Тогда напоминают, что был тридцать седьмой год.

Во-вторых, ещё одна группа — «интеллигентная». «А я всего боюсь», «меня окружили, ловят зачем-то, за человека не держат, завтра за мной придут — тридцать седьмой». Ежели кто-то попал под суд — вот они, жуткие репрессии.

В-третьих, офисные работники. Совершенная правда, что они сегодня бесправны. Мимо них на больших машинах проезжают их начальники. На очень больших машинах и очень большие начальники. «Хорошо бы их наказать», — думают они. Так встаёт светлый образ тридцать седьмого. Тяга к репрессиям — просто настоящая: «Было славное время».

Это тяга к справедливости при условии, что ты ощущаешь свою беспомощность. Ты не можешь сам защитить справедливость, не можешь с кем-то объединиться, потому что у тебя нет никаких навыков солидарности. Тогда ждёшь дядю, только не доброго, а строгого и злого. Но справедливого: «Хорошо же было при Сталине, всех казнокрадов наказывали».

РАССТРЕЛЫ С КОМСОМОЛЬСКИМ ЗАДОРОМ

Тема лишь актуализируется, а сама по себе уже не существует?

— Политрепрессии — повестка позавчерашнего дня. Повторюсь, она должна интересовать только историков. Эпоха кончилась, людей нет. Сегодня «Мемориал» работает с очень старыми детьми репрессированных. Тема уходит сама собой. Скоро мемориальцы будут работать с внуками репрессированных, которые ничего про это не знают...

Нужно ли при этом назвать виновных в репрессиях, раз признано, что были пострадавшие?

— Но в списке «Мемориала» не те виновные, о которых можно было бы вести речь. Я согласен с теми, кто говорит, что работники НКВД, конечно, старались. Очень старались. Но они не принимали решения — лишь выполняли партийные директивы. Были исполнителями, хоть и дикими, безудержными.

Вина должна делиться даже не поровну. Между ними и партийным руководством, которое издавало соответствующие постановления. Им сказали: вот враги народа, и их надо истреблять. Объясняли: раньше, бывало, брали невиновных. Но сейчас с этой «безумной» практикой покончено. То есть попался — значит, виноват. Надо лишь получить признание.

А кто такие виновные, указывал ЦК ВКП (б) в закрытых письмах: «подонки зиновьевской оппозиции», «троцкисты-бухаринцы», «шпионы» и прочие. Из этих сорока тысяч человек в опубликованном списке "Мемориала" тысяч пятнадцать в итоге сами пошли под расстрел. Другие получили большие сроки. Причем за то же, за что их награждали орденами на полгода или год раньше.

Настоящие виновники — сотня или две тысячи человек, которые всё это организовали. Кто такой Ежов — секретарь ЦК, то есть партийный работник? Его позвали и сказали: чекисты дурью маются, никого разоблачить не могут. Дескать, иди наведи партийный порядок. Он пришёл и навёл, убив полмиллиона человек.
Начальник Ворошиловского райотдела НКВД (в Ворошиловский район входили Березники, Соликамск и Губаха) Шейнкман, который залил прикамские города кровью, — тоже из партии. Он был работником аппарата ЦК ВЛКСМ. Без конца выявлял врагов народа. Методы применял — новенькие, комсомольские.

Какие?

— В литературе часто можно встретить рассказы про избиения, «подвалы НКВД» и так далее. Но на одного подследственного следователю во время «Большого террора» давали лишь пятнадцать минут. За это время, как вы догадываетесь, очень трудно было кого-то убедить признать свою вину. Теперь представьте себе, что следователь с утра до вечера бил кого-то по зубам, — он стал бы инвалидом через неделю!

В Ворошиловском районе придумали замечательный комсомольский метод. Собирают человек двадцать — двадцать пять подследственных. Ставят на стол чай, самовар, печенье. Запускают патефон. Заходит тот самый Шейнкман — бывший комсомольский деятель. Он умел разговаривать с людьми, не то что чекисты. Говорит: «Товарищи, вы понимаете, в какое сложное время мы живём! Враги подкрадываются. Нам надо их разоблачать, и от вас ждут таких-то показаний. Вам за это ничего не будет. Пейте чай, ешьте баранки».

И это не в подвале?

— Какой подвал — в горотделе, светлая комната... Разрешали даже потанцевать под музыку. Повторяли: «Это не нам надо, это надо Родине».

А человек до этого просидел полмесяца в Соликамском монастыре — в бывшей келье на двоих, которая стала скученной камерой на сорок человек... Под психологическим давлением: были «колуны» — заключённые, которые уговаривали других сознаться. После свежего воздуха, чая и улыбок начальника райотдела (который с комсомольским задором) — почему не подписать? Тем более что многие были не очень грамотными и не понимали, под чем именно ставят подпись.

Подследственных после чая и баранок...

— На расстрел.

То есть корень зла, если можно так выразиться, в партии, а не органах безопасности. Люблю вспоминать капитана госбезопасности Морякова — другого начальника Ворошиловского отдела НКВД. Он заявил, что не будет брать человека без доказательств. Говорил: нужны подтверждения, что подследственный замышляет контрреволюцию, болтает на контрреволюционные темы, контрреволюционно связан ещё с кем-то. Морякова тоже расстреляли. Ещё и требовали, чтобы показал на сослуживцев, но он этого не сделал.

То есть «список палачей» должен был быть более коротким и с другими фамилиями?

— Так он уже известен — члены политбюро ЦК ВКП (б). Перечень есть в любом справочнике. Понятно, что они сами не ходили с наганами по тюрьмам и не подписывали протоколы допросов. Но директивы издавали они.