Первые весенние, по- настоящему тёплые лучи солнца согрели землю. Весёлым, шумным потоком побежали ручьи, в одночасье обнажая проталины с пожухлой, прошлогодней травой. Древний дед Степан давно ждал этого момента и засобирался на улицу. Стар он стал выходить из дому в морозную пору. На морозе дыхание перехватывало, простреленное фашистами в сорок втором году лёгкое начинало шкварчать, будто его поджаривали на сковороде, и дед заходился в безостановном, гулком кашле. Благо дело сейчас. Всё же дождался ещё одной своей весны, может, и последней. Молодёжь уже снуёт по улице, перепрыгивая ручьи, в лёгких курточках и с непокрытой головой. Другие времена- другая одежда. Дед Степан из любопытства как-то изучал одежду своего правнука. Джинсы - куда ни шло, крепкие на разрыв и не очень мнутся. Всё остальное не поймёшь из чего делано: рвётся, мнётся, линяет, и такое барахло продают даже в дорогих городских магазинах. « Тьфу, а не одёжа, бабы до войны лучше пряли»,- плюнул тогда дед, а сейчас начал одеваться потеплее. Он- то не молод, мёрзнет, и причину знает: Почему? У него сливная канализация простояла двадцать лет и то забилась напрочь. Канализацию, дай Бог здоровья, заменили, как ветерану войны, а поди замени сосуды в теле. Вот кровь и просачивается потихонечку, а руки и ноги вообще млеют. Попробуй тут согрейся. Но ничего, дед накинул фуфайку, на лысину нахлобучил шапку, на ноги надел непромокаемые хромовые сапоги, в которых пришёл с войны. Не спеша вышел во двор и осторожно потянул ноздрями: « Хорошо, весной пахнет», - сказал дед,- а что в этих словах заложено, объяснять никому не надо. Шаркая ногами, дед Степан прошёл на завалинку. Завалинка состояла из двух длинных и толстых сосновых стволов, уложенных в кои времена на некотором расстоянии друг от друга. У деда всплывали воспоминания, как тут собирались до сотни односельчан. Играла гармонь. Трава тогда была вся вытоптана. Под ногами шуршал слой шелухи от семечек. «Вот жизня была! А какие девки тада были! – вспоминает дед, утирая слезу, вытекающую из уголка глаза. – А сейчас не пойми что: крыши домов металлочерепицей покрыли, стены сайдингом, окна пластиковые, забор - и тот из профлиста. Язык сломаешь от этих названий. И сидят по домам, этой химией дышат, а я здеся один,- думает дед свою думу,- хоть бы пришли чаво рассказали, аль все поумирали». Все- не все, а ровесники деда поумирали точно. Зато начали подтягиваться люди средних лет, кому по пятьдесят- шестьдесят, скорее из любопытства, что дед Степан ещё жив.

Дед виду не подавал,  но сильно обрадовался, так ему надоело за зиму разговаривать только с телевизором. Надо сказать, дед смотрел разнообразные передачи, новости обязательно, разбирался в политической ситуации в мире. Особенно ему нравился шустрый ведущий в программе «Пусть говорят», там много спорили, даже дрались. Дед, увлёкшись, тоже спорил, давал советы, и ему казалось, что их там слышали. Собравшиеся односельчане, поздоровавшись с дедом, сразу принялись обсуждать какую- то важную новость, будто бы в продолжении прерванного разговора. « Во куркули, - подумал дед - на мобильниках, видать, деньги все извели, так пришли сюда досплетничивать». Однако дед прислушался и начал соображать. Оказывается, «Пятачиха» родила, не в породу, востроносенького мальчика. И от кого вы думаете? От Алексея, учителя местной школы, правнука бабки «Камбалихи». « Вона как,- соображает дед.  «Камбалиха» - это же Настя, жена  Ефима. Помнится, Ефим ещё смолоду привёз из города невиданную доселе рыбу с глазами вывернутыми на одну сторону, с тех пор и получил прозвище: Камбал. До войны он был председателем колхоза, а на войну они ушли вместе. Ефим  командовал ротой, в которой Степан был политруком. А «Пятачиха»- это жена Ивана «Пятака», который с породы Голиковых,- продолжает вспоминать дед, - у них в породе с позапрошлого веку у всех носы вывернуты вверх, потому «Пятаками» и зовутся.

Тем временем страсти всё накаляются. Кто осуждает изменницу, кто-то горячо поддерживает. Говорят, что Пятак сам виноват, лопух- лопухом. Всё в город ходит, на заводе в литейке работает, поболе денег заработать хочет. Ему денег теперь хватит своих троих курносых ростить, а четвёртого- праправнука бабки «Камбалихи». А «Камбалиха» и не скрывает, что это её праправнук, даже радуется. Вон, «Пятачиха»- девка статная, с длинною чёрной косой- всю зиму к Алексею ходила. Да и Алексей мужик красивый, холостой, чуть за тридцать. Пока её муж в городе с утра до ночи работает, а после работы ещё и напивается;  чтоб им не снюхаться? Вот и нашли друг друга, и похоже оба довольны. Осуждающих меньше: чай не своя баба загуляла, упаси бог. А подвыпивший Витька Зайцев, по кличке Шкворень, этот вообще только и повторяет как попугай: «Тока так и надо жить!»- значит, тоже участвует в обсуждении.

Потихоньку страсти утихли. Здесь и обратили внимание на деда Степана. « А ты что молчишь, дедушка? В ваше время небось такого не было?»   Дед выдержал паузу, чтобы  все угомонились:  « Много вы знаете, господа- товарищи,- дед похлопал себя по карманам, отыскивая сигареты, но потом вспомнил, что давно не курит и продолжал:- Ну перво- наперво, начнём с того. А знаете ли вы фамилию «Камбалихи»?-

- Да кто же её знает, ей сто лет завтра,- выкрикнул вихрастый парень.

- Так вот, - продолжил дед - вы всех знаете только по деревенским кличкам, а историю даже своей семьи не знаете, не то что соседской. А знание истории во все века помогает и от многих ошибок избавляет.

- Во дед даёт, - прошумела толпа.

- Попрошу тишины, - сказал дед голосом бывшего политрука и продолжил:  фамилия бабки «Камбалихи» – Харчевкина Анастасия Кузьминична, муж её  - светлой памяти, Харчевкин Ефим Трофимович погиб в сорок втором году под Смоленском, в том бою, где и меня фашистская пуля прошила в грудь навылет.

Ещё в нашем детстве дед Ефима рассказывал, что его прижил помещик Харчевкин с дворовой девкой, да и дал свою фамилию, а доселе отродясь среди крестьян Харчевкиных не было. Это я к чему веду: что в стародавние времена все красивые девки на селе имели от помещика по одному- два быстрёнка. А вы мне тут: «Такого не было», - я скажу вам боле:  в семьях было по восемь- десять детей, так парочку из них, случалось, непонятно от кого. Если бы тада прислать Малахова, - вспомнил дед фамилию шустрого ведущего из телевизора, - с его проверкой на отцовство, так все мужики поубивали бы друг друга. Это сейчас молодёжь считает себя продвинутой, – ввернул дед подслушанное модное слово- всякие там штучки в сексшопах, – опять отличился дед - у нас же были девки:-  кровь с молоком. Поймаешь такую на сеновале, в поле, у реки иль в роще:- вот это был секс, аж берёзки улыбались-.

Толпа восторженно загудела: « Давай, дед Степан, всё выкладывай!»

- А у меня, вы думаете что, только родные дети есть? Да мне письма со всей страны приходят, - приврал воодушевлённый дед.

- Или вот был случай, это я от свово деда слышал. Забрали как- то парня в рекруты, а у того уже двое детишек было. Вернулся через десять лет на одной ноге, а их уже пять. « Хорошо, моих двое. А третий откуда?».  «Так помнишь на побывку приходил ?» « Ладно. А эти двое, маленьких?» . « Да пусть бегают. Что тебе, жалко?» – не нашлась что ответить жена. Вышел солдат на крыльцо, долго сидел, курил. Вспомнил свои похождения за десять лет, посмотрел на деревянную ногу и проковылял в избу: 2 А правда, пущай бегают», - только и сказал.

-Любовь ведь она такая штука, – продолжал дед, - если девка понравилась, к ней так и манит, так и манит. А когда отвёл душу, как крылья вырастают. И сколько таких любимых в жизни встречается, крыльям негде расти, - вдруг загрустил дед.

- А это с кем же вы, кобели, крылья отращиваете. Гулящая баба, рази хорошо? –

ввернула ехидная старушка.

- Да, тут несостыковочка получается, - согласился дед Степан- сколь не рассуждай, знаю одно:  гулящая баба – мужику погибель.

- Вон на Востоке у мужиков куча баб, - прошамкала какая –то вдова со стажем, - и все мирно уживаются.

- У нас здесь недоработка, - захихикал дед Степан, глядя на вдову и что- то вспоминая.

- Наших к этому не приучишь. Они глазья друг дружке повыцарапают и косма повыдергают, - вступил в разговор рыжий мужик.

- Замолчь,– сунула его в бок стоявшая рядом толстая супруга.

- У нас баб больше, чем мужиков, – встряла накрашенная бабёнка, - надобно делиться. Здесь мужики одобрительно загудели.

- Слушайте дальше, господа- товарищи, - успокоил всех дед Степан, -  вы в каком селе живёте?

- Неверь называется, - это знали все.

- А почему так называется? Тишина,  а я вам говорил, что историю надобно знать. Слушайте и своим детям и внукам расскажите, как и мне когда- то моя бабка рассказала.

До первой мировой стояло здесь всего ничего – пять изб. И приехал сюда столичный художник, рисовать пейзажи с натуры - девственной, нетронутой природы. Влюбился он тут в мужнюю крестьянку, девку необыкновенной красоты. И была эта любовь огненно-жаркой, отчаянной и безоглядной. Пока муж крестьянки батрачил у помещика, они вместе «нарисовали много красивых пейзажей». Художник благополучно отбыл в столицы, а брат мужа этой красавицы рассказал ему, чем тут занималась его благоверная. Закипел мужик, убить решил жену. Убегала девка от него дворами и всё кричала неистово: « Не верь никому! Не верь!.  Выбежала в чистое поле, и там долго звучал её голос: « Не верь!» Так и родилась наша Неверь.

- А девка?- спросили притихшие слушатели.

- А простоволосая девка в ночной рубашке, бегущая по полю с развевающимися на ветру волосами, была до того хороша, что когда муж её догнал…они зачали среди ромашек своего первенца. Правда, мальчик, когда подрос, очень любил рисовать.

Дед Степан возвращался домой довольный, когда уже смеркалось. Хорошо день прошёл. И воздухом подышал, и с земляками пообщался.