«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»

—  Иисус Христос

Концлагерь Освенцим.

Июль 1941 года. Лагерь Освенцим. Он известен также под немецким названием Аушвиц. Его полное название — концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау. Это комплекс немецких концлагерей, располагавшихся в 1940-1945 гг. на юге Польши, около города Освенцим, в 60-ти километрах к западу от Кракова. 

Кто не знаком с названием Аушвиц? Оно может только возбудить чувства ужаса и отвращения. Там погибли миллионы евреев, помимо сотен тысяч людей других национальностей. 

Лагерь Аушвиц занимал территорию в 4 тысячи 675 гектаров, на которой находились 40 лагерей. В 620 бараках лагерей Освенцима содержалось постоянно от 180 до 250 тысяч заключенных. На территории Биркенау гитлеровцы построили 4 крематория с газовыми камерами и 4 временные газовые камеры в переделанных для этих целей крестьянских домах и сараях, а также ямы, траншеи и кострища. 

Над входом в Освенцим висел лозунг: «Труд освобождает». Таким некогда был заголовок романа немецкого писателя-националиста Лоренца Дифенбаха, вышедшего в Вене в 1872 году. Фраза со временем стала популярной в националистических кругах Германии. 

Многих заключенных каторжный труд в лагере действительно очень быстро освобождал… От жизни на этой земле. И тем не менее каким бы чудовищным ни был нацистский ад, из него, как алмаз, сияет история человека по имени Максимилиан Кольбе. 

Отбор смертников.

Однажды лагерники узнали, что кому-то из узников блока 14 удалось бежать. Комендант лагеря Карл Фрицш послал поисковую команду. 

Три часа заключенные всех блоков стояли по стойке «смирно». В девять часов вечера был сделан перерыв на скудный ужин. 14 блок должен был стоять неподвижно и смотреть, как его ужин выливают в канаву. 

На следующий день с 5 утра заключенные из провинившегося блока простояли на плацу 11 часов под палящим солнцем: у всех на виду, под ударами стражников, страдая от голода, жары, неподвижности, гнетущего ожидания. Если кто-нибудь падал, его бросали в кучу на краю поля. 

На закате комендант лагеря Фрицш вынес приговор: если до утра заключенный не будет найден, то в наказание 10 человек отправятся в голодный бункер. Комендант Фрицш знал, как усмирять непокорных. 

В Освенциме Фрицш быстро приобрёл кошмарную репутацию. В мае 1940 года он стал первым заместителем коменданта Освенцима Рудольфа Гёсса. Заключённые боялись его едва ли не больше, чем самого Гёсса. Наряду с последним Фрицш был ответственен за отбор смертников, обречённых на голодную смерть в бункере в случае побега их товарищей. 

Именно Фрицш предложил испытывать смертельный газ «Циклон Б» на пригодность для массовых убийств. В конце августа 1941 года Рудольф Гёсс уехал в командировку, а в его отсутствие Фрицш испытал действие газа на военнопленных. Гёссу результаты эксперимента понравились, и Фрицш уже в его присутствии ещё несколько раз испытывал его действие на людях. 

Подвиг Максимилиана Кольбе.

Итак, в тот ужасный летний день заключенные из 14 блока ожидали приговора. В шесть вечера Фрицш прошелся по своему безмолвному царству и выбрал десять жертв. Комендант выкрикивал имена, и один за другим заключенные выходили из строя. Десятым был Франтишек Гаёвничек, сержант 36 пехотного полка. В начале Второй мировой войны Франтишек Гаёвничек попал в немецкий плен и был заключён в Освенцим за участие в Сопротивлении. Он содержался в одном блоке со своим соотечественником, польским священником Максимилианом Кольбе (в миру — Раймонд Кольбе), который был переведен в 14 блок лишь за несколько дней до этого события… 

С огромной раной на голове и выбитыми зубами, уставший и апатичный ко всему, Франтишек Гаёвничек вышел из строя и начал неистово рыдать: «Бедная моя жена, бедные мои детки! Никогда я вас больше не увижу!» 

Такое нарушение порядка накалило атмосферу. Охранники схватились за автоматы. Собаки напряглись, ожидая команды… И тут из рядов вышел Максимилиан Кольбе и направился к лагерфюреру Фрицшу, изумленному такой смелостью. Для Фрицша узники были всего лишь номерами, «польскими свиньями», как он их называл. 

Кольбе заставил его вспомнить, что они — люди, личности с бессмертными душами. Он спокойно сказал: 

— Господин комендант, у меня к Вам просьба. Я хочу пойти на смерть вместо одного из них. 

Комендант Фрицш не понимал, что происходит. 

— За кого ты хочешь умереть? — заорал эсэсовец. 

— Вот за него, — указал Кольбе на исполненного отчаяния отца. — У меня нет ни жены, ни детей, притом я в годах, а он еще годен для труда. 

— Кто ты? — удивление не покидало Фрицша. 

— Я — священнослужитель. 

Воцарилась мертвая тишина. Все в оцепенении: что сейчас будет? 

Йозеф Стемлер, оставшийся в живых узник, вспоминал, что Фрицш повернулся к своему коллеге и сказал: 

— Он — бедный маленький священник, — и неожиданно добавил: — Просьба удовлетворена. 

Положить душу за ближнего своего…

Решение было принято. Кольбе оставалось жить совсем немного, и это будут поистине тяжелые дни в ожидании смерти. 

Польский тюремщик Бруно Барговьек рассказывал, что осужденные на смерть были брошены в темные подземелья блока нагими. Они не получали ничего: ни еды, ни даже воды. Обычно узники раздирали там друг друга как каннибалы. Но на этот раз было не так… Максимилиан Кольбе постоянно молился и читал Псалмы. Эти молитвы проникали сквозь стены, слабея с каждым днем, угасая до шепота вместе с человеческим дыханием. Весь лагерь прислушивался к жизни, теплящейся в камере смертников. Весть о том, что в тринадцатом блоке по-прежнему молятся, наполняла надеждой и радостью все бараки лагеря. Человеческая солидарность торжествовала над смертью и заставляла угасающую жизнь вновь пульсировать. 

Слух о происходящем разнесся и по другим концлагерям. Каждое утро в бункер для смертников фашисты приходили с проверкой. Когда они открывали двери камер, несчастные узники плакали и просили хлеба. Тех, кто приближался к стражникам, жестоко избивали и бросали на цементный пол. Многие из них в бессилии лежали на полу, медленно умирая от голода. 

Кольбе ничего не просил, не жаловался, он сидел в глубине камеры, прислонившись к стене. Часто его можно было увидеть, стоящим на коленях. Он добродушно смотрел в глаза эсэсовцев. Сами стражники уважали его и говорили, что еще никогда в жизни не встречали подобных людей. 

Осужденные начали умирать. Через две недели в живых оставалось только четыре человека. Бункер требовался для других узников, и 14 августа четверых оставшихся «ликвидировали».

Максимилиан Кольбе не умер от жажды и голода, а только после того, как немецкий врач лагеря Бош сделал ему укол: ввел карболовую кислоту. В последний момент Кольбе молился. Его жизнь угасла 14 августа 1941 года. Ему было сорок семь лет. 

Бруно Барговьек продолжает: «Когда я открыл железную дверь, Кольбе уже умер, но мне казалось, что он жив. Он по-прежнему сидел, прислонившись к стене. Его лицо светилось необычайным светом. Глаза были широко открыты и устремлены в одну точку. Весь он был как бы охвачен восторгом. Я никогда его не забуду».

После смерти тело Кольбе было сожжено в крематории, как и многих тысяч других узников Освенцима. 

Эхо героизма этого человека останется навсегда в сердцах многих поколений. В пустыне ненависти Господь посеял через Своего слугу семена небесной любви. Вот, что писал узник Йозеф Стемлер: «В самой гуще брутальных мыслей, чувств и слов, которые только можно себе представить, человек становился хищным волком во взаимоотношениях с другими. И в этих ужасных обстоятельствах была явлена героическая жертвенность Максимилиана Кольбе… С этого момента наш концлагерь был менее похож на ад. Раньше заключенные не хотели делиться друг с другом последним куском хлеба, а здесь человек отдавал свою жизнь за другого. Это было провозглашением Божьей любви к ближнему…». 

Другой оставшийся в живых заключенный Джерзи Билецки заявил, что смерть Кольбе была «шоком, исполненным надежды, дарующей новую жизнь и силу… Это было похоже на мощный поток света во тьме концлагеря».

Жертва, вызванная состраданием, была как раз тем, против чего боролся нацизм. Для искоренения всякого милосердия, для торжества нацистской идеологии и строились лагеря смерти. Концлагерь должен был доказать, что христианские представления о братстве людей — это вздор, что доброта и любовь есть для человека нечто поверхностное, легко удаляемое, как налет пыли. 

Удивительно то, что лагерфюрер Фрицш согласился на жертву. Он мог послать на смерть обоих. Но не сделал этого, дав возможность жертве обрести свою ценность. Ведь поступок Кольбе придавал смерти смысл, делал ее не уступкой силе, но добровольным жертвоприношением, высшим проявлением христианской любви. 

Смерть для своего «Я»

Жертвенность, самоотречение были неотъемлемой чертой характера Кольбе. Неважно, где умирают христиане за свою веру: на арене, в газовой камере или в концлагере. Это зависит, по большей части, от внешних, неподвластных нам, обстоятельств и политических условий, в которых мы живем. 

Однако примем ли мы этот крест изнутри, зависит только от нас. Поэтому сегодня так важно умирать каждый день для себя, для своего эгоизма, чтобы Господь смог через нас совершать Свое дело. И в этом понимании смерть для своего «я» — ради Христа — не отдаленная, «запредельная» возможность, но данность повседневного опыта. Такая перспектива может показаться довольно мрачной. Но не будем забывать, что каждодневная смерть — это и каждодневное воскресение. Что-то в нас умирает, и в ту же минуту рождается в нашем характере то, что необходимо для Бога и Его славы. 

Кольбе был бескорыстным человеком, конечно же, знавшим о своей греховности. У него был свободный выбор, но он помнил о великом примере Иисуса Христа и сделал все, что от него зависело. Для немецкого коменданта Фрицша это было либо проблеском чего-то нового и неизвестного, либо выражением его полной слепоты, слепоты человека, не верившего уже, что существование этих людей имеет какое бы то ни было значение для истории. И действительно, не было никакой человеческой надежды на то, что известие об этом поступке выйдет за границы концлагеря. 

Кольбе тоже по-человечески не мог надеяться, что его поступок найдет какой-нибудь отклик в истории, да он и не стремился к человеческой славе. Ему удалось неопровержимо доказать, что лагерь — это прообраз Голгофы.