Поезда, поезда! Летят, спешат. Из конца в конец огромной страны несут они, чьи-то жизни, кого-то разлучая, а кого-то, сталкивая и смешивая, будто незримый художник на огромной своей палитре.
До войны станция Рудаково была лишь маленькой точкой, почти неприметной среди сплетавшихся на карте в замысловатое кружево железных дорог. Многие поезда пролетали её, даже не останавливаясь, а маленький домик прощально глядел им вослед парой маленьких, потемневших от копоти окошек, мерцавших в ночных сумерках печально, будто жалуясь на одинокую судьбу свою. Так было… Но вот настал тот злополучный июнь, и всего за месяц неприметная станция вдруг превратилась в важнейший железнодорожный узел, со свойственной такой ситуации суматохой и шумом. Теперь она уже пропускала через себя поезд за поездом, наполняя мир паровозными гудками, лязгом стальных колёс и людским гомоном, не смолкающим здесь ни на минуту. А люди шли. Из захваченного врагом Смоленска, из окрестных сёл. Шли день и ночь, пытаясь уйти, убежать от надвигающейся на их мир беды. Кто пешком, кто на автомобиле, пробивались они к заветным поездам, набиваясь в тесные вагоны, надеялись спастись от страшной, неумолимой опасности, поглощавшей их жизни безжалостно и ненасытно.
Начальником станции, в то безумное время, был Андрей Семёнович Тарасов. Начинавший служить на железной дороге ещё при царе, он как никто иной знал своё дело. Не подходящий для фронта по возрасту, на радость службе тыла, он был, практически, не заменим на этом посту, потому и поезда прибывали и уходили из Рудаково с завидной регулярностью.
Четыре огромных чёрных телефона в его кабинете трещали без умолку, словно автоматы на передовой, а Андрей Семёнович пытался отбиваться от них, что-то крича в трубку то одному, то другому аппарату. Порой он выбегал из кабинета, чтобы отдать кое-какие распоряжения, и затем вновь продолжался этот нескончаемый треск телефонных очередей. Последнее указание, «обеспечить прохождение военного состава», он получил по особому телефону, прямым кабелем, соединённым со штабом фронта, потому горячее «и куда я его дену» он крикнул, уже повесив трубку, а после вышел из кабинета давать указания.
- Петрович, уводи с третьего пути товарняк, ставь его в хвост на второй. – Приказал он машинисту, но вдруг, почувствовав одышку и тяжесть в груди, задержался на крыльце конторы, чтобы хоть на минуту вдохнуть свежего воздуха. Телефоны неумолимым своим рыком требовали начальника к себе, а тот, чуть расстегнув ворот рубахи, старался вдох за вдохом прогнать, не ко времени возникший приступ, уже второй, за сегодня.
Паровоз на третьем пути вздохнул, лязгнул цепочкой товарных вагонов, по случаю эвакуации оборудованными для людей, и медленно подался назад.
Но внезапно, скопившиеся на станции люди решили, что приготовленный для них поезд уже отправляется, собираясь бросить их тут, беззащитными перед лицом страшной опасности, и тысячи беженцев, общим строем завыли, запричитали, и сбиваясь в бесформенную толпу, кинулись осаждать тронувшийся поезд.
 - А ну, стоять! Что вы делаете! – закричал Тарасов, и уже не смотря на боль в груди, кинулся наперерез толпе. Упал, хватая ртом воздух. Дальше как в замедленном фильме. Вот женщина с перепуганным ребёнком, в синем платке, повязанном вокруг пояса. Вот высокий худощавый мужчина с женой и дочерью, увешанные чемоданами и коробками, как новогодняя ёлка. Вот девочка, толкающая впереди себя инвалидную коляску с сидящим в ней стариком… и ещё многие, многие бежали мимо лежащего на земле человека, пытающегося просипеть, прохрипеть, не смотря на боль в груди, что-то важное.
В эту минуту тупой, жуткий гул послышался с неба. Сначала тихо, потом громче и громче. Обезумевшая толпа не сразу услышала этот приближающийся рёв надвигающейся смерти. Но когда три огромных ревущих железных ангела с чёрными крестами понеслись с пронзительным воплем из бездны голубого неба вниз, взрывая землю под ногами людей маленькими фонтанчиками свинцовых капель, было уже поздно. Где-то раздалось «Воздух», крики и плачь сливались в общий хор, а люди, не разбирая куда бежать и где искать спасения, то пытались догнать удаляющийся поезд, то прятались под вагоны, стоящие на других путях, а то и просто носились по станции, стараясь убежать от смертоносного ливня, обрушивающегося волна за волной с каждым новым заходом стальных чёрных птиц. Оттуда, с высоты маленькие беспомощные фигурки людей виделись им беспорядочно снующими муравьями. И по этим по муравьям неслась очередь за очередью из могучих пулемётов, свинцовая смерть. И люди падали. Падали окровавленные в грязь, падали мёртвые и падали, чтобы не умереть. А потом началось самое страшное. С громким уханьем посыпались на станцию бомбы. На людей, на железную дорогу, на поезда, разбрасывая по сторонам вагоны, будто детские игрушки. Мимо Тарасова вновь пробежала та женщина, в синем платке. Только платок теперь был с бордовыми пятнами. Миша, Миша! – кричала женщина, не обращая внимания ни на пули, ни на раны на своём теле. Новая очередь и женщина упала. Упала тихо, и лежала, не издавая ни звука. А пулемёты чёрных птиц продолжали поливать землю смертью, снова и снова заходя в пике над горящей станцией.
Всё кончилось внезапно. Расстрелявшие весь боезапас, смертоносные птицы улетели. Тарасов поднялся на ноги, и побрёл к конторе, более напоминавшей теперь слепую старуху, с укоризной смотрящую на мир разбитыми глазами – окнами.
В конторе, в темноте узкой щели, образованной огромным сейфом и стеной Тарасов заметил маленькое, сжавшееся в комочек существо. Он протянул свою руку туда, в темноту, и произнёс как можно ласковее: - «Выходи, всё кончилось».
Существо зашевелилось и посмотрело на Андрея Семёновича. – Они улетели?
- Да, улетели. – Кивнул Тарасов, и попытался взять малыша за руку.
Малыш не сопротивлялся и позволил вывести себя на свет. Это был мальчик. Тот самый, которого искала женщина в синем платке.
- Ты Миша? – спросил Тарасов, и почему-то оглядел мальчика с ног до головы.
- Да, Миша. – ответил тот. – А откуда Вы знаете? Вы видели мою маму?
Только сейчас Тарасов понял, что допустил ошибку.
- Да, маму видел, она искала тебя. Но где сейчас, не знаю. – Соврал он.  – Ты не ранен?
- Нет, не ранен. – Ответил мальчик.
- Есть хочешь? – Спросил Тарасов, вспоминая, что в его кабинете лежит сумка с парой бутербродов. Миша отрицательно замотал головой, но в глазах его Тарасов прочитал обратное. – Пойдём. – Он протянул руку мальчику, и малыш, вцепившись в большую и сильную кисть начальника станции, покорно пошёл за ним.
Кабинет начальника, как и всё здание, был усыпан битым стеклом, на стенах виднелись следы от пуль и осколков. Но старая сумка с бутербродами лежала на стуле там, где оставил её Тарасов за несколько минут до налёта.
Открыв сумку, он отдал мальчику бутерброды, и тот, вцепившись обеими руками в один, тут же его съел. Принявшись, было, за второй, он внезапно остановился, и вновь положил его на газету.
- Ну, что же ты? – Вопросительно посмотрел на него Тарасов.
- А ты? – Совсем по-взрослому ответил малыш, и поглядел на начальника станции совсем взрослыми глазами.
- Да я ничего, я уже ел? – Попытался его успокоить Андрей Семёнович.
- Не ел. Тебе во время налёта некогда было. – Ответил малыш, совсем не по-детски рассудительно.
- Я потом поем, дома. – Выкрутился Тарасов, пододвигая бутерброд ближе к мальчику.
Аргумент был принят, и этот бутерброд был съеден.
- Тебя как зовут? – спросил Миша, разглядывая Тарасова.
- Называй меня дядя Андрей. – Представился тот, и протянул малышу руку. Миша ответил мягким детским рукопожатием, но что-то было в нём не детское, сухое и осторожное.
- Пойдём искать мою маму? – Сказал Миша, и потянул дядю Андрея за руку в сторону улицы.
- Постой. – Испугался Тарасов. – Понимаешь, Миша… твоя мама… она… - Он мялся, не зная, как сообщить мальчику о гибели матери, о том, что теперь он, Миша, остался в этом мире совсем один.
- Маму убили? – Недоверчиво спросил он, чуть наклоняя голову набок.
- Нет, нет, не убили. – Вдруг выпалил Тарасов. – Просто она потерялась. Потерялась и найти её будет не просто.
- А, правда, её не убили? – с детской искренней наивностью переспросил Миша.
- Правда, правда. Только пока, тебе придётся пожить у меня. Пока мама не найдётся. Хорошо? – Произнес Тарасов и понял, что сейчас это было самое правильное решение.
- Хорошо. – Согласился Миша. – Только обещай, что мы всё время будем искать маму.
Тарасов молча кивнул, и отвернулся к стене. Скулы на его лице вздулись, пальцы то сжимались в кулак, то разжимались. Не хорошо было показываться мальчику в таком состоянии.
- Что с тобой, дядя Андрей? – Спросил Миша, стараясь заглянуть начальнику станции через плечо.
- Да так, ничего. – Попытался ответить тот, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Ты, вот что, пойдём домой. Сейчас придём, тётя Шура нам чаю поставит.
- Пойдём. – Малыш протянул руку дяде Андрею, и они оба вышли из разбитой самолётами конторы. Тарасов вёл мальчика так, чтобы обойти то место, где лежала, сражённая пулемётной очередью его мама. Но всё равно, кругом, куда бы ни упал взгляд мальчика, были мёртвые тела, лежащие в беспорядке, в том самом месте, где настигла их смерть. Шли молча. Молчал Тарасов, молчал и Миша, о чём-то размышляя, и стараясь хоть как-то упорядочить увиденное сегодня в своей детской голове.
- Дядя Андрей, а зачем они так… - Наконец просил он, после того, как станция осталась далеко позади.
- Кто? – не понял Тарасов.
- Немцы. Зачем они нас из самолётов…
- Видно сами хотят жить на нашей земле? – Попытался объяснить мальчику смысл войны Андрей Семёнович, но так и не смог.
- А мы их победим? – спросил Миша.
- Конечно, победим. – Ответил Тарасов и поглядел в глаза мальчику. И были в этом взгляде и битва под Сталинградом, и освобождение Будапешта и красный флаг над Берлином. Но всё было ещё там, впереди, в будущем. А пока, шёл август сорок первого. И все тяжкие испытания войны ещё только начинались.