vitek31rus
-
Миансарова
Тамара Миансарова. Шаг длиною в жизнь
Он хотел вернуться, но цена пережитого была слишком высока и мама его не простила.
Когда мне исполнилось девять лет, маму пригласили в Минск работать на радио, солисткой. Мы переехали в Белоруссию. В мае 1941 года в Минске проходили гастроли Одесского музыкально-драматического театра. Мой отец был в нем ведущим актером. Мы втроем гуляли по городу. Я с интересом рассматривала папу, мама улыбалась, а воздух был напоен каким-то особым ароматом июньских трав. В тот вечер мы проводили его на поезд, папа возвращался в Одессу. Судьба дала моим родителям еще один шанс встретиться и, может быть, выяснить что-то недосказанное и важное...
Утром следующего дня началась Великая Отечественная война. Для тех, кто жил в Москве, она началась с выступления Молотова, а для нас в Белоруссии — с бомб, которые игрушечно падали с неба, отрывая людям руки, ноги... Мы не могли понять, что происходит. Сознание застыло на стыке прежней жизни и происходящего рядом ужаса. Толпы метались по городу. А из репродукторов неслось: «Всем явиться на свои рабочие места, паникеры будут расстреляны на месте!»
Мы с мамой пытались пробраться к Дому радио, но когда дошли, его уже не было. Побежали к гостинице «Свобода». Она была набита битком, и нас не пустили. Бросились через площадь, сами не зная куда. Пахло дымом, обуглившимися телами, на асфальте шипело плавящееся стекло. Вдруг раздался оглушительный грохот. Оглянувшись, мы увидели, как оседает здание «Свободы» — в него попала бомба...
Обезумевшие от горя и страха люди покидали Минск, а немцы играючи расстреливали их с бреющего полета. Повсюду валялись тела убитых, брошенные вещи, стонали раненые. Но даже в эти страшные часы люди оставались людьми: кто-то дал мне, маленькой девочке, немного еды, кто-то набросил на плечи теплый платок. Мы шли и шли. Мама ни на секунду не выпускала моей руки, боялась, что потеряюсь. Наконец рядом с какой-то деревней совершенно без сил мы упали на сеновал. Так закончился первый день войны.
А на рассвете, рано-рано, прискакал всадник: «Немедленно уходите, сейчас начнется бой». Мы опять побежали, но не успели. Войска атаковали, и мы легли на землю прямо посреди поля, мама накрыла меня собой. Осколком снаряда ее ранило в ногу, но она не позволяла себе стонать, чтобы не напугать меня, лишь приговаривала: «Томочка, доченька моя, не бойся, скоро это кончится». Когда все стихло, мы доползли до полуразрушенной деревенской хаты. В ней провели несколько дней, а потом мама решила возвращаться в Минск — она боялась, что не сможет долго идти из-за ранения, нога сильно болела. Мы были вдвоем и могли рассчитывать только на себя.
Город встретил нас пустыми глазницами разбомбленных домов. Сквер у драматического театра, в котором мы так любили гулять, был заполнен телами повешенных. Я оцепенела от ужаса, к горлу подкатила тошнота — страшное испытание для ребенка десяти лет…
Вдруг мы увидели нашу знакомую, старенькую учительницу из музыкальной школы — Неонилу Ивановну Бакулину. Очень обрадовались — тогда все живые радовались живым.
— Милые вы мои, милые, вы живы, — причитала она.
— Как же теперь? Куда? Дом наш разбомбило, — в ответ плакала мама.
Неонила Ивановна приютила нас. Выходить на улицу мама не могла, нога сильно распухла. Когда опухоль начала спадать, мы отправились на поиски хоть какой-то еды. Шли, шли, пока не уперлись в территорию, огражденную колючей проволокой. Мы не поняли, что это такое, и попытались рассмотреть, что происходит внутри. Оказалось, там было организовано первое еврейское гетто. Сотни и тысячи евреев, шаркая по дороге (я до сих пор помню этот звук), шли навстречу своей смерти.
Неонила Ивановна сказала, что в желтой церкви (так ее прозвали из-за цвета стен) идут службы. Мама хорошо знала церковные песнопения, и мы направились туда в поисках работы. Батюшка послушал ее и, погладив меня по голове, сказал, что мы можем занять маленькую каморку. Так церковь укрыла нас.
Через три года, в самом начале лета, Минск был освобожден. Это случилось на рассвете. Все, кто мог держаться на ногах, высыпали на улицу. А мы, дети, забрались на церковный забор и во все горло орали: «Ура-а-а!»
Вы спросите, почему я так подробно пишу о войне? Что ж, отвечу. Потому что таких, как я, видевших все своими глазами, остались единицы. Потому что многие из живущих сейчас не знают настоящего значения слова «плохо». На одну только минуту (и пусть это не покажется вам жестокостью) попробуйте представить своего ребенка стоящим в сквере среди повешенных, и вы поймете, что надо беречь и что действительно ценно...
Когда немцев выбили из города, казалось: беды позади. Но это было не так. Пришел черед наших... Людей, которые и без того натерпелись, проведя годы в оккупации, голодали, жили в постоянном страхе, стали арестовывать, сажать в тюрьмы, отправлять в лагеря на Урал и в Сибирь. Постучали и в нашу дверь. Ночью. Маме приказали одеться и выйти на улицу. На меня, маленькую, никто даже внимания не обратил. Маму увозили, а я бежала в темноте за удаляющейся машиной и истошно кричала: «Мама, мамочка моя любимая, мама! — потом, рыдая, бросилась на землю. — Куда мне идти? Что делать? Милая моя, хорошая, где ты?» А в ответ
как будто бы слышался мамин голос, она звала меня: «Томочка! Томочка!.. Томочка...»
Утром я пошла искать тюрьму, чтобы передать маме небольшой узелок с едой, который собрали соседи. Во дворе тюрьмы из каждого угла доносилось: «Катя!», «Таня!», «Света!» Люди искали друг друга. И я кричала: «Мама! Мамочка! Это я! Мама!» Так хотелось найти ее. Но мама не откликнулась...
Оставшись одна, я все время сидела у желтой церкви, плакала и просила милостыню или чего-нибудь из еды.
Маму выслали на Урал. Мамины сестры, Дуся и Манечка, услышав об освобождении Минска, не сговариваясь, отправились нас искать: Дуся из Ворошиловграда, а Манечка с Урала, куда была эвакуирована вместе
Муж Манечки погиб, а муж Дуси ушел в другую семью. Обеих война обездолила. Приехав в Минск, сестры, каждая сама по себе, стали расспрашивать, не видели ли люди женщину с девочкой лет десяти, и описывали наши приметы, но никто не мог им помочь. Тогда они пошли в тюрьму, где и встретились. Кинулись друг к другу, обнялись и заплакали. Там они узнали, что маму выслали. И еще кто-то сказал им, что у желтой церкви часто сидит маленькая девочка и плачет. Так они нашли меня. Налетели с обеих сторон, охая, причитая. Они касались моих волос, щек, рук:
— Это она! Томочка! Томочка!
— Кровиночка наша! Девочка!
Мы плакали, тормошили друг друга, не веря в то, что это происходит на самом деле.
Я стала жить у Дуси в Ворошиловграде. А через три года маму освободили, и мы вернулись в Минск. Ее полностью реабилитировали, восстановили на работе и выдали продуктовую карточку — литер «А». Эта карточка была особенной, она давала самые большие по тем временам возможности, но даже с нею мы не были сыты, хотя уже и не голодали.
Город начинал оживать. При Минской консерватории открыли школу для одаренных детей. Я была зачислена одной из первых. Училась с большим увлечением, но вскоре у меня обнаружили туберкулез, и наш директор — Израиль Григорьевич Герман, очень неравнодушный человек — отправил меня в санаторий.
По его же распоряжению специально для меня туда привезли пианино.
После войны в здании нашей школы располагалось сразу три учебных заведения: консерватория, музыкальная школа и музыкальное училище. Классов не хватало. Мама сшила мне маленький матрасик, подушечку, дала теплый платок, и начались мои «ночные смены». Часов в одиннадцать вечера я находила свободный класс и до трех-четырех утра занималась, а остаток ночи досыпала здесь же у рояля. Так поступали многие, среди них был и Эдик Миансаров — мальчик на два года младше меня. Его родители приехали в уже освобожденный Минск. Мама работала концертмейстером на радио, а отчим — в оперном театре, он был заслуженным артистом Белоруссии. Эдик, с огромными карими глазами и кукольными завитками черных волос,
казался мне очень добрым и мягким. Он часто шел вслед за мной из школы, прячась за деревьями. Однажды мы столкнулись.
— Ой, — вскрикнула я, — ты откуда?!
— Я — Эдик, здравствуй.
Именно в школьные годы завязалась наша хорошая творческая дружба. Нас с Эдиком стали готовить к участию в симфоническом концерте молодых исполнителей. Я играла Шопена, а Эдик — Рахманинова. Отзывы в прессе были восторженные.
Моя болезнь периодически «воскрешалась»: в комнате, где мы жили, было сыро, труба буржуйки выходила прямо в форточку. По потолку бегали крысы, непонятно как за него цепляясь. Вскоре после концерта я опять заболела. И тогда произошла невероятная вещь. Наш директор написал письмо первому секретарю ЦК Компартии Белоруссии, где сообщил, что в его школе учится удивительно талантливая девочка, которая тяжело больна туберкулезом. Он убеждал секретаря в том, что я могу добиться высоких результатов, которые внесут вклад в культуру нашей страны. И эта просьба была услышана! Не маме, а мне, четырнадцатилетней девочке, была выделена однокомнатная квартира в центре города, совсем недалеко от театра.
Началась золотая пора. Мамины сестры тоже переехали в Минск, получили жилье в общежитии. Они очень любили меня. Я была у них одной радостью на троих. Мне кажется, именно это обожание согревало меня всю жизнь. В послевоенные годы, во многом отказывая себе, они в складчину купили мне первый инструмент.
В четырнадцать лет я уже играла с симфоническим оркестром. Потом поступила на фортепьянный факультет Московской консерватории, но так получилось, что через некоторое время меня взяли и на вокальное отделение.
Даже не знаю, как мы все успевали: лекции, спектакли, музыкальные вечера и, конечно же, влюбленности. Эдик Миансаров приехал в Москву вслед за мной. Он тоже поступил в консерваторию и жил на втором этаже общежития, а я — на четвертом.
Очень хорошо запомнила день, когда Эдик сделал мне предложение. Наше детское «нежничанье», невинное и смешливое, обрело вдруг значение и серьезность. Вскоре состоялась наша свадьба. Каждый из гостей принес что мог, и мы устроили пир горой. В этот день я стала Тамарой Миансаровой номер два. Первой была мама Эдика.
Комнату нам не дали, и мы продолжали обитать на разных этажах общежития. Увы, жизнь наша не заладилась. Эдик видел себя только в музыке. Бог ему судья, но он сразу же заявил: «Если родишь ребенка, я уйду!» Как бы в ответ, еще не имея на то оснований, подумала: «Если забеременею — обязательно рожу!»
Его слова не выболели у меня до сих пор. Очень сильной оказалась обида. Сегодня, с высоты лет, могу сказать, что ни дети, ни бытовые хлопоты наших творческих планов нарушить не могут. Ты сделаешь в своей жизни ровно столько, сколько тебе дано. Только слабаки и бесталанные сетуют на жизненные обстоятельства.
На четвертом курсе произошла трагедия. Студент, живший в одной комнате с Миансаровым, застрелился. Выяснилось, что Алик с Эдиком уже давно принимали лекарства, которые, как им казалось, вызывали прилив творческой энергии, а на деле просто дурманили сознание. Мне стали понятны перемены в Эдике и его черные круги под глазами.
Смерть Алика взволновала весь город. В Советском Союзе это было ЧП, выходящее за всякие рамки. Консерваторией занялась известная организация. Начались исключения. Эдик умолял меня сходить к Александру Васильевичу Свешникову, ректору консерватории.
— Прошу тебя, поговори с ним, Свешников уважительно к тебе относится, ты умеешь найти правильные слова.
— Но что я могу сказать? Ведь ректор абсолютно прав!
— Знаю, что прав, только ведь и он в юности наверняка в чем-то заблуждался...
— Возможно, только вряд ли это стоило кому-то жизни, — сказала я, но к Свешникову все-таки пошла.
У меня уже был приличный срок беременности, и слова действительно нашлись. Эдика не исключили. После этих событий он уехал лечиться в Минск в какую-то особую клинику.
Зимой у нас родился сын, но муж даже не встретил меня из роддома. Он еще очень хорошо относился ко мне, но поскольку был человеком не сильным, ведомым, значительную роль в наших отношениях играла его мать, особой доброжелательности которой ко мне я не помню.
Мою однокомнатную квартиру в Минске
удалось обменять на комнату в Хамовниках — поспособствовал все тот же Свешников. Я надеялась, что появление собственного жилья внесет в наши отношения с мужем согласие и понимание.
В 1958 году в Москве проходил Первый международный конкурс имени П.И. Чайковского. В нем принимали участие скрипачи, пианисты и вокалисты. Кандидатуру Эдика приняли без обсуждения. Он был гениальным пианистом. Выступил Эдик великолепно. Было приятно услышать от него: «Я знал, что ты рядом, в зале, поэтому так играл!» Его игру оценил Рихтер, а Шостакович отметил: «Эдуард Миансаров отменно показал свою дерзкую и цепкую технику виртуоза».
Лучшими исполнителями были признаны Ван Клиберн и Миансаров. Во время конкурса они подружились.
Через год Ван был у нас в гостях. Привез нашему Андрюше плюшевого котенка, а мне подарил французские духи. Я очень долго хранила флакончик как напоминание о замечательном времени и необыкновенном человеке.
А с Эдиком мы разошлись. Когда нас разводили, еще совсем маленький Андрюшка радостно подбегал то к папе, то к маме, не понимая, что изменится и его судьба. Но все прошло спокойно: никто никому претензий не предъявлял, а делить нам было нечего. Мама Эдика сразу же сняла ему комнату и перевезла туда пианино, которое когда-то поставила в нашей комнатке в Хамовниках. Так закончилась моя первая попытка быть счастливой.
Я долго потом возвращалась к вопросу: «Не спутали ли мы дружбу с любовью?» Но нет, не спутали. Это действительно была любовь, но особая, через музыку.
Именно поэтому мы не отдалились окончательно друг от друга на протяжении всей жизни. Ведь кроме любви мужчины к женщине есть и другая любовь — человека к человеку. Возможно, в той ситуации мне стоило быть мудрее. Многие пары сталкиваются с трудностями и непониманием, но вместе их всегда легче преодолевать, чем поодиночке. Молодость же горделива и поэтому часто разрушительна.
Следующий поворот в моей судьбе был неожиданным даже для меня. И начался он со звонка дирижера Арнольда Норченко:
— Томочка, в Союз приезжает певец Гарри Гольди. Предлагаю поучаствовать в его концерте.
У меня шок: — Я же не эстрадная певица!
Но голод не тетка... Гарри появился во время моей безысходной бедности, когда после окончания консерватории я еще не работала, а мама, которая жила со мной, уже не работала. Если бы мне сказали, что, окончив два факультета Московской консерватории, стану эстрадной певицей, я просто улыбнулась бы в ответ. Но случай оказался щедр. Из эстрады я больше не ушла, она стала моей жизнью, целью, судьбой. Ни разу не пожалела о своем выборе. Эстрада подарила мне встречи с потрясающими людьми, придала «легкое дыхание», благодаря которому я преодолела многие превратности судьбы.
Членами жюри моего первого эстрадного конкурса были Утесов и Казанцева. Я получила третью премию. «Молодец», — сказал Утесов,
похлопывая меня по плечу. Хотелось себя ущипнуть.
С одной стороны, все хорошо складывалось. Но с другой — я, как все артисты, не принадлежала себе, постоянно была на гастролях. Сегодня — в Сибири, завтра — во Владивостоке, послезавтра — в Крыму. А ведь в наше отсутствие жизнь не стоит на месте: кто-то рождается, кто-то уходит, мы не видим, как растут наши дети, поэтому не становимся, к сожалению, им близкими друзьями. Андрея растила моя мама. Души в нем не чаяла, выполняла любые капризы.
Однажды педагог Андрея, сын уже учился в школе при Московской консерватории, сказал мне горькие слова: «Мальчик с каждым днем становится все более распущенным, безжалостным, злым». Я поняла, что без мужского влияния нам с бабушкой не справиться с его воспитанием.
Обратилась к Эдику, попросила уделить внимание сыну. Он зашел пару раз, поиграл с Андреем на пианино, и больше мы его не видели. Миансаров не скрывал, что безразличен к судьбе Андрея. Говорил: «Алименты плачу — чего вы еще от меня хотите?» Оставалось надеяться, что сын со временем поумнеет.
Единственной отрадой в моем случае была сцена. Мне пришла в голову мысль перепеть по-русски несколько зарубежных песен, которые я любила. Не была уверена, что хорошо получится, но попробовать хотелось. Обратилась к молодому поэту — Ленечке Дербеневу. Музыка ему понравилась, и мы сделали несколько песен: «Кукла», «Летка-енка», «Купите фиалки». Сегодня наверняка подняли бы вопрос об авторском праве, а тогда все с удовольствием «делились».
Немцы и итальянцы, услышав свои мелодии в моем исполнении, были рады их популяризации в СССР и приглашали меня к себе для участия в разных программах. От нашего сотрудничества мы с Ленечкой получали огромное удовольствие. Работали весело и дружно. Таким образом получили вторую жизнь — на русском языке — песни «Бабушка, научи танцевать чарльстон», «Я не красавица», «Прощай, моряк», «Лунный свет», «Фабричная труба»...
В то время не было практики купить или продать песню, их просто отдавали, и авторы сами решали кому, естественно, предпочитая известных исполнителей. Но поскольку песни, которые исполняла я — «Топ-топ, топает малыш», «Рыжик», «Солнечный круг», «Черный кот», — неизменно становились шлягерами, очень скоро композиторы стали с удовольствием
1962 год я встречала в Кремле: открывала новогодний бал песней. Рядом со сценой сидели члены правительства во главе с Хрущевым. После выступления участников концерта пригласили в Георгиевский зал, где собрались лучшие люди страны — ученые, космонавты, военные, спортсмены, поэты, артисты, писатели... Я была маленькой, хрупкой, но очень заметной на этом балу. Меня приглашали и приглашали танцевать. Кто-то пошутил: «Как в этой изящной женщине может жить такой большой голос?»
Когда вернулась домой, никак не могла заснуть, все думала: «А вдруг правда, что как встретишь новый год, так его и проведешь?»
В том же 1962 году в Финляндии
проходил международный фестиваль молодежи и студентов. В составе нашей творческой делегации было восемьсот человек. В Хельсинки мы плыли на теплоходе. Со мной в одной каюте жили Александра Стрельченко, Эльмира Уразбаева и Маргарита Суворова.
В день открытия фестиваля чуть не произошла диверсия. Кто-то из воинствующих юнцов попытался бросить в участников фестиваля гранату. Мы все взялись за руки и запели: «Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь!» — а утром следующего дня Евгений Евтушенко, который тоже был членом делегации, написал стихи «Марш на стадионе».
Третий день был особым: в рамках фестиваля проходил конкурс эстрадных исполнителей. Я не должна была участвовать и очень удивилась, когда утром меня неожиданно вызвали в штаб фестиваля. Говорят:
— Тамара, наш вокалист заболел, тебе придется выступить.
— Хорошо, — отвечаю, — а когда начинаем?
Все засмеялись. От меня не ждали наград. Все понимали, что к таким конкурсам готовятся месяцами. Надо было просто прилично выступить. В первом туре я спела «Прощай, моряк», а во втором сыграла на рояле соло «Мавританский танец» и исполнила песню Людмилы Лядовой «Ай-люли». И вот вечером следующего дня объявляют, что победителем конкурса стала я! И к тому же — первым международным лауреатом нашей страны!
Когда пришла в каюту, моя кровать была завалена цветами, конфетами и игрушками. Об этом позаботились наши спортсмены, среди которых был Валерий Брумель. Все поздравляли, обнимали. Только мои соседки по каюте были как-то тихи. У творческих людей иногда бывает такое соперничество. Но потом Эля Уразбаева сказала: «Не обижайся, всем ведь хочется быть победителями... Ты просто молодец и даже не представляешь, что сделала для нашей страны!»
В 1963 году проводился фестиваль в Сопоте, где я исполнила «Солнечный круг». По поводу этой песни, которая стала хитом века, шли большие споры. Ее написали по заказу ЦК комсомола Аркадий Островский и Лев Ошанин. Сердце мое забилось, когда Островский показал мне эту песню: я сразу поняла — моя. Но у музыкантов она вызвала протест.
Игорь Гранов, руководитель ансамбля, сказал: «Я даже оркестровку не буду делать. Примитив, одна публицистика, тут нечего петь». В группе все решала я, но в тот момент внутри все кипело: «Мальчишка! Сопляк! Что он может знать о войне?» Я хорошо понимала цену миру и солнцу. Для меня эта песня была катарсисом, очищением. Именно поэтому в ней появился детский голос: голос ребенка, который очень страдал, но больше страдать не хочет...
Когда объявили мое выступление, я вышла на сцену и обомлела — свет лился отовсюду. Ничего, кроме него, я не видела. Зазвучала музыка. Какие-то доли секунды губы не слушались, но в голове успело мелькнуть: ты отвечаешь за свою страну. Начала петь, и страхи исчезли.
Начало припева оглушило зрителей — я запела детским голосом. Второй куплет пела от лица матери. Третий — звенел набатно, а заканчивалась песня припевом, в котором опять звучал детский голос. В какой-то момент могло показаться, что поет хор. Этого эффекта удалось добиться благодаря оркестровке, сделанной Генрихом Ляховским. В конце моего выступления зал взорвался шеститысячной овацией. В Сопоте я была абсолютным победителем. А мой «Солнечный круг» перевели на восемнадцать языков. Он стал гимном миру.
Перед самым отъездом в Сопот у меня произошла неприятность. Директор «Москонцерта» Астахов написал в Министерство культуры письмо о том, что певица Миансарова не умеет петь и у нее плохой репертуар. Меня вызвал к себе Вартанян, начальник управления музыкальных учреждений Минкультуры СССР, и показал это письмо. Я не знала, что ответить. Он посмотрел мне в глаза и сказал: «Ничего, ничего, ты поезжай, я тут как-нибудь справлюсь». Вот с этого порожка, из последних сил заставляя себя собраться, я и вышла на сцену Сопота. После моей победы Фурцева прислала поздравительную телеграмму, а в Москве у трапа самолета меня встречали космонавт Герман Титов, Иосиф Кобзон и... Астахов. Он встал на одно колено и при всех попросил у меня прощения.
После Сопота все закружилось как карусель: Германия, Италия, Болгария... Я была главным кормильцем семьи. Людям часто кажется: если человек успешен в профессии, то и личная жизнь должна быть продолжением этого успеха. В действительности так бывает редко. Поклонников, особенно после Сопота, у меня появилось очень много. Они звонили, писали, но для меня это был,
как сейчас говорят, «виртуальный мир». Замечательный Валерий Брумель, с которым мы познакомились в Хельсинки, пытался увидеться со мной, поговорить, но мне все время было некогда, некогда...
Однако нашелся среди поклонников такой, который постоянно умудрялся быть рядом. Сначала он стал моим администратором, потом долго уговаривал выйти за него замуж. Ухаживал так настойчиво, что это вызывало во мне чувство растерянности: я спешила в магазин — непонятно откуда возникал Гарин и помогал донести сумки, приходила в театр — его кресло оказывалось по соседству
Внешне Леня был очень интересным молодым человеком: высоким, стройным, воспитанным. Присматривалась долго и потом все- таки стала его женой. Не могу сказать, что меня переполняли чувства, но я понимала, что Андрюша наконец-то будет жить рядом с мужчиной, который, как я надеялась, станет для него отцом.
Мы поженились, но замужество длилось не более полугода. Это была моя глобальная ошибка, за которую пришлось расплачиваться годами. За короткое время нашей семейной жизни мы успели многое. Обменяли две квартиры — мою на Мосфильмовской, где я жила с мамой и Андреем, и Ленину «однушку» — на замечательную трехкомнатную квартиру на Садовой-Кудринской. Она была большой, светлой, в самом центре — живи да радуйся.
Один из моих поклонников, директор автомобильного магазина, предложил приобрести экспортный вариант
«Волги», с оленем на капоте. У Лени были права, я купила машину и оформила на него доверенность. А потом угодила в больницу: началось обострение туберкулеза. Пролежала там более двух месяцев. Навещала меня только мама. Гарин несколько раз появился, а потом исчез. Я списывала все на его занятость, думая, что муж полностью взял на себя заботы о нашей семье.
А у Лени в это время бурно развивался роман с Вероникой Кругловой, женой Иосифа Кобзона. Они, не стесняясь, всюду появлялись вдвоем: и в ресторанах, и в компаниях наших общих друзей и знакомых, выезжали за город на моей машине. В общем, развлекались, жили в свое удовольствие.
Иосиф узнал обо всем раньше меня и вместе с другом-гонщиком убедительно поговорил с ними. Но утешения это не принесло ни мне, ни ему. Когда я вышла из больницы, только ленивый не позвонил, чтобы «посочувствовать». Этот роман наделал много шума. Вся эстрадная Москва смаковала его детали. А я не знала, куда деться. Думаю, Кобзону было не легче.
С Гариным я развелась, но проблемы остались. Леня не уходил и не давал разменивать квартиру. Наконец согласился, чтобы я построила ему кооператив. Пришлось влезть в долги. Но мечтая освободиться от Гарина, я готова была на все. На время строительства, которое длилось два года, оплачивала бывшему мужу съемную квартиру. А он при этом еще капризничал: то подъезд не тот, то обои не подходят. Машину не отдавал до тех пор, пока не получил из моих рук ключи от новой. Эта короткая семейная жизнь стоила мне очень
дорого...
Спустя несколько лет, когда я была на гастролях в Ялте, в моем номере раздался звонок. Звонил Гарин — он опять взялся меня догонять! Стоя под балконом, уговаривал вернуться, потому что, как он понял, только я была его настоящей любовью. Эта сцена повергла меня в ужас.
А еще через несколько лет я узнала, что Леня умер при странных обстоятельствах во время фестиваля в Сочи. Гарина нашли с разбитой головой. Ходили слухи, что это убийство. Но следствие зашло в тупик.
По материалам сайта http://7days.ru/
Продолжение следует
Valera49Пока контент (мр3) переписывается на другой сервер, заполняем базу (наш треп). Интересно все же.
Леонид Гарин (1937) - сын цирковых артистов, учился 2 года в МГУ на журфаке, но в 1957 после Московского фестиваля бросил и стал виброфонистом, был стилягой, а после фестиваля раскрепостился совсем. По женской линии слаб. После Миансаровой и Кругловой несколько лет был тесно связан с Аллой Борисовной. "Женщина, которая поет" - его продукт. В 1978 году был в жюри в Сочи. Одна певица ( имя не знаю, вела потом артлото) претендовала на звание победителя, а муж у нее был крутой мафиози, он и предложил Гарину обеспечить это. Заняла она третье место, а Гарин от толчка ударился о поребрик и умер. Все было похоже на случайность или профессионализм высшей пробы. Мафиози или друзья АБП - остались только домыслы. А от Гарина - позывные Маяка, прозвучавшие в эфире более миллиона раз.
Витя, интересно почитать Миансарову, спасибо, продолжай. Конечно, здесь только ее описание и есть замалчивания.
Песня "Топ-топ". Круглова пишет, что Пожлаков написал песню для нее, Кобзон (еще не муж) выкрал клавир из номера во время ухаживания и передал Миансаровой в Москву. Таковы воспоминания их.
А факт - Майя Кристалинская записала в Ленинграде два поряд идущих шеллака и миньон. Две песни с оркестром Ленрадио под управлением Владимирцова и две песни Пожлакова с инструментальным ансамблем под управлением автора. Было это в начале 1963 года во время гастролей и пластинки вышли огромным тиражем на весь Союз, я других исполнений до времен инета и не слышал (Ирма Сохадзе один раз по ТВ спела, правда). Все 4 песни были премьерные, заранее обговоренные и, в случае исполнения Кристалинской, гарантировали авторам успех. Весной, на каникулах, в Центальном Детском Мире песня "Топ-топ" за день звучала раз 100: я торчал там по фото-радио делам по многу часов. Песня - объявление - песня и так несколько лет. И ведь не надоедала:)
Albina Виктор, спасибо! 
Замечательная находка! Очень интересный пост! Прочитала на одном дыхании...
Витя, если пост пропадёт, снова сделаешь его?
____________
Валерий, спасибо за дополнение!!!
Валера, Альбина-спасибо. Главное, чтобы название осталось. Ссылку на всякий в приват скину
Tatiana
tutsikValera49 пишет:
Витя, интересно почитать Миансарову, спасибо, продолжай. Конечно, здесь только ее описание и есть замалчивания.
Песня "Топ-топ". Круглова пишет, что Пожлаков написал песню для нее, Кобзон (еще не муж) выкрал клавир из номера во время ухаживания и передал Миансаровой в Москву. Таковы воспоминания их.
А факт - Майя Кристалинская записала в Ленинграде два поряд идущих шеллака и миньон. Две песни с оркестром Ленрадио под управлением Владимирцова и две песни Пожлакова с инструментальным ансамблем под управлением автора. Было это в начале 1963 года во время гастролей и пластинки вышли огромным тиражем на весь Союз, я других исполнений до времен инета и не слышал (Ирма Сохадзе один раз по ТВ спела, правда). Все 4 песни были премьерные, заранее обговоренные и, в случае исполнения Кристалинской, гарантировали авторам успех. Весной, на каникулах, в Центальном Детском Мире песня "Топ-топ" за день звучала раз 100: я торчал там по фото-радио делам по многу часов. Песня - объявление - песня и так несколько лет. И ведь не надоедала
Тем не менее,лучший вариант этой песни у Лидии Клемент получился.Для Миансаровой это слишком простая песня.Ее уровень-это Солнечный круг
___keepration_220x220.jpg "foto-1-(convert.io)")
Я всегда считала себя счастливой. Несмотря на то, что в моей судьбе было много горя, потерь, зато были и любовь, и рождение детей, и признание... Но сейчас предательство и обман отравляют жизнь мне и моему мужу Марку. Страшно, что исходят они от близких людей — сына Андрея и невестки Ларисы.
Во время одного из ток-шоу Андрей обвинил Марка, что мои награды чуть ли не распродаются, поскольку у нас туго с деньгами. Все мои ордена целы, хотя мы с мужем действительно живем непросто. Но никогда ничего не просили у Андрюши, сам же помочь он как-то не подумал…
А Лариса зачем-то стала говорить, что Марк всех моих близких разогнал и делает что захочет. Это ложь, нелепая, обидная. За что? Марк самый преданный мне на земле человек. Он ни за что не станет оправдываться, поэтому защитить его мой долг. Сегодня я расскажу вам правду о своей семье и обо всей моей непростой жизни.
Когда-то мама, прижав меня к груди, едва переставляя ноги, шла в детский дом, чтобы оставить там свою кроху. Так она хотела уберечь меня от смерти. Я появилась на свет пятого марта 1931 года в Кировограде, во время Голодомора — национальной трагедии Украины. Люди вымирали семьями: дети, старики, юноши, девушки — все.
Мои родители поженились в 1929 году.