climent1195
3
ID 91723
ТИХИЙ ДОН: Послевкусие - О московской премьере спектакля Санкт-петербургского театра «Мастерская» (Центр Мейерхольда на Новослободской)
ТИХИЙ ДОН: Послевкусие - О московской премьере спектакля Санкт-петербургского театра «Мастерская» (Центр Мейерхольда на Новослободской)
Ссылка на пост
ПОДЕЛИТЬСЯ ПОСТОМ В СВОЕМ АККАУНТЕ
Комментарии (3)
06.09.2015 20:38
Вернулись домой с "Тихого Дона".
Долго внутренне готовилась к спектаклю, который будет идти почти 10 часов. Накачивала себя на то, чтоб,
спаси Бог, не уснуть.
Ушли из дому в половине первого дня (спекталь начинается в два) - просто, чтоб до спектакля успеть тусануться
с Гришей Козловым.
Тусанулись.
А дальше происходило невероятное.
Первый акт – 2 часа.
На одном дыхании, с ощущением, что это праздник, которому не будет конца, с объемным, физическим ощущением разлитой в мире любви и счастья.
И даже если что-то «пошло не так» - то «мы справимся».
Актеры, которые несут это ощущение счастья совершенно материально, и ты, сидящий в зале, кайфуешь вместе
с ними – от молодости, от желаний, от обыкновенно-необыкновенной радости бытия. И поэтому два часа праздника жизни – это просто два часа праздника, да и всё.
Плюс - чисто профессиональное удовольствие от деталей, от подробности актерского существования, от «крупных планов», когда вместе с героями замирает сердце от чувств, когда они даже молчат с огромным количеством подробностей – давно забытое на театре ощущение.
Антракт.
После которого хочется еще.
Но «еща» не будет.
Будет другое.
Будет такая же подробная, такая же физически ощутимая атмосфера частной жизни.
В которой работают, любят и страдают, выясняют отношения, и в которой – несмотря ни на что – всё равно разлито это ощущение бесконечной радости бытия, даже если само бытие не вполне удалось.
И второй антракт проходит на таком же позитиве, как и первый, потому что не хочется помнить историю, которую знаешь наизусть; потому что кажется, что «они как-нибудь спасутся, ибо не может же быть…»
Может. Может быть.
И всё будет, как по давно знакомому сюжету.
Но чувство такое, будто это они – люди театра – сделали всё мне назло.
Потому что всё должно было быть хорошо. Всё должно было быть просто прекрасно.
И я мучительно не понимаю, почему эта дивная, изумительная жизнь вдруг сломалась – так страшно и так жестоко. И я не хочу с этим мириться, точно так же, как не хотят с этим мириться герои спектакля. И слезы
на глазах – которые в первом акте были от умиления, во втором – от полноты чувств, сейчас – от злости.
От того, что люди сами сотворили со своей прекрасной жизнью.
И уже знаешь, что дальше будет еще хуже, но, как дурак, продолжаешь надеяться на то, что «Чапай выплывет».
Третий антракт проходит уже под знаком депрессии.
Уже никто не обменивается радостными впечатлениями, уже все курят молча и нервно.
Но продолжают надеяться.
А потом рушится всё. До основанья. Без всякого «затем».
Я вот как-то не представляла себе, как в ту пору жили люди. А тут – просто увидела – как.
Как каждый день не просто теряют близких, а теряют их самым варварским способом. Сожженными заживо. Уведенными из дому и тупо пристреленными в кустах. Просто забитыми дрекольем насмерть…
И после этого надо продолжать жить, потому что есть и те, кто напрямую от тебя зависит…
Я головой понимала, как это должно быть страшно.
Но я не очень была готова увидеть это – как оно было.
Как баба давится слезами и воем, - давится, потому что даже повыть толком нельзя…
Меня совершенно не смущает, что стариков играют молодые, практически, без грима. Меня вообще не смущает любая условность.
Меня смущает – нет, не смущает – меня просто убивает запредельная натуральность чувств.
Потому что я вместе с этими актерами переживаю весь постигший героев ад.
Но я сижу в зале. Я страдаю опосредованно.
А они не имеют на это права. Потому что они - в метре от меня. И они в клочья рвут себе сердце в полный натуральный размер. И мне больно уже не только за героев. Мне уже почти физически больно за этих молодых ребят, за актеров, которым выпало на долю столько, сколько не каждому взрослому выпадает.
И я – во втором ряду – вижу, что слезы на их глазах настоящие, и что боль, которую они испытывают – тоже настоящая, и что конца этой боли нет и не предвидится.
Но если в первых двух актах я регулярно хлюпала носом, если в третьем я давилась комком в горле,
то в четвертом уже и глаза мои сухи, и чувства строги, и я уже выжжена изнутри…
Теперь я понимаю, как выжили мои дед с бабой. Я понимаю, почему они не умерли от боли. Я вообще многое понимаю, о чем раньше и понятия не имела.
Я вижу, наконец, всю целостность спектакля о том, как строилась русская семья и мир вокруг нее. И как она погибала – вместе с миром.
И не было ничего прекраснее этой семьи, и не было ничего страшнее ее гибели.
И я не могу дышать от боли, но слез уже нет.
Слёзы – это когда еще можно терпеть.
Когда терпеть невозможно – уже не плачут…
После спектакля зал минуту молчал, а потом встал - и стоя устроил овацию. Я понимаю, почему.
Григорий Козлов, Гриша, дорогой, ты обернул глаза зрачками в душу.
Ты вырастил удивительное племя уникальных актеров.
Ты создал спектакль, благодаря которому мой ужас от гибели искусства утих.
Спасибо тебе.
Земной тебе поклон.
(Ирина Павлова, 6 сентября 2015)
0
06.09.2015 17:44
Авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий.
___keepration_220x220.jpg "foto-1-(convert.io)")
