___keepration_220x220.jpg "page8-1024-full (1)")
IrinaЗабытые имена... АДЕЛАИДА ГЕРЦЫК (1874-1925)
АДЕЛАИДА КАЗИМИРОВНА ГЕРЦЫК (1874-1925)
Как знать, дождусь ли я ответа
Прочтут ли эти письмена?
Но сладко мне перед рассветом
Будить родные имена.
Аделаида Герцык
Русская литература в последние годы вызвала к новой жизни множество забытых и вытесненных имен. Особенно много вновь открытых поэтов принадлежит Серебряному веку. Одним из таких забытых, но весьма ярких представителей литературы на рубеже XIX–XX веков является Аделаида Герцык.
Аделаида Герцык не принадлежит к числу известных поэтесс Серебряного века. Но её волнующая биография и душевный талант неизменно привлекают внимание исследователей.
Сегодня её имя возрождается, издаются произведения А. Герцык, в архивах находят новые сведения о ней как о переводчике трудов Ницше и авторе критических очерков.
Родилась 16 февраля 1874 года в обедневшей дворянской семье, в которой переплелись польско-литовские и германо-шведские корни. Ее отец, Казимир Антонович Лубны-Герцык, был инженером-путейцем, начальником участка строящейся Московско-Ярославской железной дороги и по роду своей деятельности часто переезжал с места на место. Поэтому и семья жила то в Москве, то в Александрове, то в Севастополе, то в Юрьеве-Польском.
Аделаида Казимировна воспитывалась вместе с младшей сестрой Евгенией, которая родилась четырьмя годами позже. Ада нисколько не ревновала, сразу полюбила сестру, а как только та подросла, сделалась её лучшим другом. Они были неразлучны и в учёбе, и в играх. С самого детства девочки полюбили поэзию. Евгения считала себя ученицей Аделаиды и признавала, что её старшая сестра обладает бо́льшим поэтическим талантом. Никакой конкуренции между Аделаидой и Евгенией никогда не было.
Девочки рано лишились матери, росли под руководством воспитателей, получили отличное домашнее образование, хорошо знали пять иностранных языков, включая итальянский и польский. Появившаяся в доме мачеха стала им другом. Вскоре у сестер появился брат Владимир.
Детство сестер Герцык прошло в основном в Александрове. Однако учились они в гимназии в Москве. После окончания гимназии Аделаида Герцык совершенствовала свои знания самостоятельно, изучая философию, историю искусства и литературу.
По воспоминаниям Евгении Казимировны, Ада росла вдумчивым, замкнутым ребенком, проявляла большую настойчивость в учении. К поступлению в московский дворянский пансион ее готовил поэт-народник М.А. Карлин, который и привил ей вкус к сочинительству. Учитель и ученица часами сидели в классной комнате, сочиняя каждый своё. Уже в детстве проявились основные черты характера Аделаиды: вдумчивость, серьезность, способность и умение говорить с каждым и сопереживание чужому горю, как своему.
Её постоянно можно было видеть с книгой в руке, причем за чтением Аделаида забывала обо всем на свете.
«Это были пережитые романы, – вспоминала она, – но романы с книгами или авторами их, хотя не менее реальные, решающие судьбу, переплавляющие душу, чем жизненные истории с живыми людьми. В моей судьбе перевес остался за теми первыми, и лучшие силы и жаркое чувство были навсегда отданы им».
В 1898 году девушки переехали в Москву. Окончили историко-филологический факультет Высших женских курсов. И очень быстро окунулись в интеллектуальную жизнь Москвы, познакомились с Иваном Ильиным, Максимилианом Волошиным, Николаем Бердяевым. Сёстры писали рецензии, очерки, философские эссе. Они прекрасно владели пятью языками, что дало возможность им заниматься переводами философской и художественной литературы. Эти совместные переводы очень много значили для них — они не только выручали их в тяжёлые времена позже, во время войны и революции, но и очень сближали. Аделаида и Евгения запирались одни в комнате, захватив словари, обсуждали трудности перевода, спорили.
Евгения, Аделаида и Владимир Герцык в 1900 г.
Аделаида Казимировна, совместно с сестрой, перевела самые популярные в России труды Ницше: «Сумерки богов» и «Несвоевременные мысли» (1900–1905 годы). Она перевела также на русский язык стихотворения Ницше, что было отмечено и критикой, и публикой. С 1905 года Аделаида Казимировна сотрудничала с журналом Валерия Брюсова «Весы». Ее публикации-рецензии в рубрике «Новые книги» появлялись под псевдонимом В. Сирин.
В начале века Аделаида полюбила мужчину, который был много старше ее и женат к тому же… Александр Михайлович Бобрищев–Пушкин - писатель и судебный деятель - занимал должности председателя петербургского окружного суда и товарища обер-прокурора уголовного кассационного департамента Сената. Он был любителем истории литературы и служителем поэзии, и притом поэзии не отвлеченной, направленной исключительно на поклонение красоте и парящей в поднебесье, а сходящей на землю, как утешение и поддержка человеку среди печальной прозы жизни.
В том, что юной провинциалке приглянулся этот человек, не было ничего удивительного — он выглядел весьма импозантно, был остроумен, обходителен и ко всему прочему очень богат и близок ко двору. Одним словом, будто сошел со страниц французских романов. Под влиянием этого чувства Герцык начала писать стихи.
***
Не Вы — а я люблю! Не Вы — а я богата…
Для Вас — по-прежнему осталось все,
А для меня — весь мир стал полон аромата,
Запело все и зацвело…
В мою всегда нахмуренную душу
Ворвалась жизнь, ласкаясь и дразня,
И золотом лучей своих огнистых
Забрызгала меня…
И если б я Вам рассказала,
Какая там весна,
Я знаю, Вам бы грустно стало
И жаль себя…
Но я не расскажу! Мне стыдно перед Вами,
Что жить так хорошо…
Что Вы мне столько счастья дали,
Не разделив его…
Мне спрятать хочется от Вас сиянье света,
Мне хочется глаза закрыть,
И я не знаю, что Вам дать за это
И как мне Вас благодарить…
28 апреля 1903, Москва
Но в 1903 году ее возлюбленный внезапно скончался в полном расцвете душевных сил и могучего здоровья от последствий операции в одном из курортов в окрестностях Дрездена. Аделаида пережила такое сильное потрясение, что почти оглохла. Но это же потрясение словно открыло ей внутренний поэтический слух. Её стихи начали печатать в журналах.
В 1907 году появилась первая значительная публикация стихотворений Герцык – цикл «Золотой ключ» в альманахе символистов «Цветник Ор. Кошница первая». Для ранних стихов характерны состояния томления, духовного поиска, одиночества.
Женщина там на горе сидела,
Ворожила над травами сонными…
Ты не слыхала? Что шелестело?
Травы ли, ветром склоненные…
В кругу поэтов-символистов поэтессу называли полушутя-полусерьезно: «сивиллой, пророчицей, вещуньей» – так много было в стихах мистически-сказочных мотивов, предсказаний, предчувствий:
Развязались чары страданья,
Утолилась мукой земля.
Наступили часы молчанья,
И прощанья, и забытья.
Отстоялось крепкое зелье,
Не туманит полуденный зной,
Закипает со дна веселье
Золотистой, нежной струей.
В 1908 году Аделаида Герцык в Париже вышла замуж за Дмитрия Евгеньевича Жуковского, ученого-биолога, издателя, переводчика философской литературы. Шафером на свадьбе Дмитрия и Аделаиды был Максимилиан Волошин.
Дмитрий Евгеньевич Жуковский (1866–1943) – ученый-биолог, издатель, переводчик, просветитель, общественный деятель, меценат. Он родился и воспитывался в семье дворянской, известной в России, обеспеченной и интеллигентной.
Жуковский Д.Е., его жена Герцык А.К. и Герцык Е.К.
С 1905 года Дмитрий Жуковский издавал в Петербурге журнал «Вопросы Жизни», в редакции которого сотрудничали: Н. Бердяев, С. Булгаков, Дм. Мережковский, Вяч. Иванов, А. Блок, А. Белый, Ф. Сологуб.
Он занимался переводами и в собственном издательстве выпускал труды А. Бергсона, И. Фихте, Ф. Шеллинга, Г. Риккерта, Ф. Ницше, Жан-Жака Руссо, С. Булгакова, П. Струве, С. Франка, К. Фишера, статьи Владимира Соловьева, а также субсидировал нелегальное издание журнала русской либеральной буржуазии «Освобождение».
Алексей Ремизов отозвался в «Кукхе» о Жуковском той поры так: «Хозяин наш, издатель «В.Ж.», – Дмитрий Евгеньевич Жуковский, замечательный человек, философ, микробиолог, обуянный двумя страстями: купить имение и жениться …»
В 1909 году родился первенец Дмитрия и Аделаиды Даниил. Второй сын, Никита, родился в 1913 году.
Аделаида Казимировна деятельно помогала мужу: переводами, правкой корректур, подбором материала. А их дом в Москве, в Кречетниковском переулке, стал знаменитым в начале 1910-х литературно-философским салоном. Здесь собирались многие литераторы и философы, близкими друзьями супругов были Сергей Булгаков, Максимилиан Волошин, Вячеслав Иванов.
А.К.Герцык. 1910-е гг.
Аделаида Казимировна по-прежнему писала стихи, пряча их в стол, воспитывала двоих сыновей.
Она вела жизнь светской московской дамы с приемами, завтраками, музицированием, вечерними беседами в гостиной при зажженных свечах. Но больше слушала разговоры своих гостей, редко говорила сама, потому что развивалась все сильнее глухота, которой она немного стеснялась.
А в начале 1911 года в этом доме состоялась удивительная встреча трёх поэтов, тогда только что выпустивших свои первые сборники: Максимилиана Волошина, Марины Цветаевой и Аделаиды Герцык. Максимилиан Волошин слыл в Москве первооткрывателем талантов и, с восторженностью увлекающегося человека, немедленно привел 18-летнюю Марину Цветаеву знакомиться с хозяйкой и поэтессой – Аделаидой Казимировной Герцык-Жуковской.
В своем очерке-воспоминании Марина Цветаева так описывает эту встречу:
«В первую, горячую голову нашего с ним схождения он (Волошин) живописал мне ее (Герцык): глухая, некрасивая, немолодая, неотразимая. Любит мои стихи, ждет меня к себе. Пришла и увидела – только неотразимую. Подружились страстно…Так они и остались – Максимилиан Волошин и Аделаида Герцык – как тогда сопереплетенные в одну книгу (моей молодости), так ныне и навсегда сплетенные в единстве моей благодарности и любви».
В 1912 Цветаева дарит книгу стихов «Волшебный фонарь» А. Герцык с надписью: «Моей волшебной Аделаиде Казимировне – Марина Цветаева».
Аделаиде Казимировне тогда было 35 лет. Знакомство с этой незаурядной женщиной подарило Марине Цветаевой удивительно преданного и нежного друга, счастье общения с необыкновенным человеком, навсегда оставившим след в душе юной поэтессы…
В 1913 году, когда Марина Цветаева уже стала женой и матерью, Аделаида Герцык написала стихотворение «Марине Цветаевой»:
«Что же, в тоске бескрайной
Нашла ты разгадку чуду,
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?»
– Видишь, в окне виденье…
Инеем все обвешано.
Вот я смотрю, и забвеньем
Сердце мое утешено.
«Ночью ведь нет окошка,
Нет белизны, сиянья,
Как тогда быть с незнаньем?
Страшно тебе немножко?»
– Светит в углу лампадка,
Думы дневные устали.
Вытянуть руки так сладко
На голубом одеяле.
«Где же твое покаянье?
Плач о заре небесной?»
– Я научилась молчанью,
Стала душа безвестной.
«Горько тебе или трудно?
К Богу уж нет полета?»
– В церкви бываю безлюдной.
Там хорошо в субботу.
«Как же прожить без ласки
В час, когда все сгорает?»
– Детям рассказывать сказки
О том, чего не бывает.
О дружбе Аделаиды и Макса Волошина поведала Евгения Герцык в «Воспоминаниях»:
«Но Волошин умел и слушать. Вникал в каждую строчку стихов Аделаиды, с интересом вчитывался в детские воспоминания ее, углубляя, обобщал то, что она едва намечала. Между ними возникла дружба или подобие ее, не требовательная и не тревожащая. В те годы, когда ее наболевшей душе были тяжелы почти все прикосновения, Макс Волошин был ей легок; с ним не нужно рядиться напоказ в сложные чувства, с ним можно быть никакой».
Аделаида написала о Волошине стихотворение:
Все так же добр хранитель умилений,
Все с той же шапкой вьющихся кудрей,
По-прежнему влюблен в французский гений,
Предстал он мне среди моих скорбей.
Не человек, не дикий зверь – виденье
Архангела, когда бы был худей.
Все та же мудрость древних сновидений
И невзмутимость сладостных речей.
И гладя мягкую густую шкуру,
Хотелось мне сказать ему в привет:
«Ты лучше всех, ты светом солнц одет!»
Но хочется острей рога буй-туру,
И жгуче пламень, и грешней язык,
И горестнее человечий лик.
1912 г.
В Судаке по улице Гагарина сохранился дом Аделаиды Герцык и ее мужа Дмитрия Жуковского, в начале ХХ века бывший одним из центров культурной жизни восточного Крыма.
Отец сестер Герцык, инженер-путеец Казимир Антонович Лубны-Герцык, купил дом в Судаке в 1880 году. Этот дом, значительно перестроенный, сохранился до нашего времени по адресу: улица Гагарина, 39.
В 1884 году к судакскому дому Казимира Антоновича Лубны-Герцыка была пристроена мастерская известного художника Льва Феликсовича Лагорио (1827–1905). В своей судакской мастерской художник написал многие крымские пейзажи, в том числе виды Кучук-Ламбата, Ялты, Симеиза, Феодосии, Алушты.
В этом доме побывали многие известные деятели культуры – поэт Максимилиан Волошин, художница Маргарита Сабашникова, поэт Вячеслав Иванов, философ Николай Бердяев, антропософка Анна Минцлова, визиты которой всегда сопровождались мистическими разговорами и действами.
Слева направо А.Герцык, Н.Бердяев, Л.Герцык-Жуковская, Е.Герцык, М. Волошин, Л.Бердяева.
Отцовский дом стал ветшать, и 15 июня 1914 году Аделаида вместе с мужем Дмитрием Жуковским начали строительство в Судаке нового дома.
Евгения Герцык в одном из своих писем описывала первый день строительства: «Дмитрий сам, заинтересовавшись домом, позвал гостей, устроил угощение, и мы торжественно святили, и мы с Адей, правда, взволнованно, благословляли ее первый настоящий дом. Мы сами положили камни в 4 угла, и каждый под свой что-нибудь заветное».
В третьем номере журнала «Северные записки» за 1915 год были опубликованы стихи Аделаиды Герцык, посвященные строительству дома:
Люблю пойти я утром на работу,
Смотреть, как медленно растет мой дом.
Мне запах дегтя радостно знаком,
И на рабочих лицах капли пота…
Присевши у ограды,
Я думаю, как нужен нам приют,
Чтоб схоронить в нем найденные клады,
И каясь, и страшась земных уныний,
Уйти самой в далекие пустыни.
Дом Д. Жуковского и А. Герцык. Судак. 1915 г.
Строился дом долго. Поселились в своем гнезде Герцык-Жуковские лишь в 1916-ом уже с сыновьями Даниилом (1909–1938, репрессирован в годы Сталинских репрессий) и Никитой (1913–1995), а безвыездно жили в нем с 1917 по 1922 год.
В годы гражданской войны в Судаке, Коктебеле, Феодосии образовались творческие содружества. В голодном Судаке собирались вместе сестры Герцык, М. Волошин, художник Л. Квятковский, композитор А. Спендиаров, С. Парнок с Л. Эрарской. Они читали стихи, обсуждали новые творческие идеи, даже издавали рукописный журнал.
Аделаида навещала друзей в Коктебеле и Феодосии. В это время в Коктебель по-прежнему стягивается творческая интеллигенция. На своих дачах живут В. Вересаев, Г. Петров, Н. Манасеина, П. Соловьёва; часто наезжают драматург К. Тренёв и литературовед Д. Благой; на одной из дач поселяется прозаик А. Соболь; частым гостем оказывается И. Эренбург; объявляется даже лингвист С. Карцевский, профессор Кембриджского университета.
Однако Аделаиде и Дмитрию недолго удалось прожить в своем новом доме. Когда осенью 1920-го года в Крыму окончательно установилась советская власть, начались репрессии по отношению к местным жителям, имевшим свои дома.
В январе 1921 г. поэтесса была арестована и провела три недели в сыром холодном подвале в Судаке вместе с другими заключенными. Виденное и пережитое за эти дни Аделаида Герцык выразила в пронзительных «Подвальных очерках». Там она создала цикл стихотворений «Подвальные».
Как пишет Борис Зайцев в статье об Аделаиде, ей повезло:
«...попался молодой следователь, любитель поэзии. Он заставил на допросе А. Г. записать ему ее «Подвальные стихи», попросил сделать надпись, что она посвящает их ему, и отпустил домой».
Нас заточили в каменный склеп.
Безжалостны судьи. Стражник свиреп.
Медленно тянутся ночи и дни,
Тревожно мигают души-огни;
То погасают, и гуще мгла,
Недвижною грудой лежат тела.
«В сущности, она всегда была поэтесса-святая, - писал Б. К. Зайцев («Светлый путь»). - Невидная собою, с недостатком произношения, недостатком слуха, А. Герцык была — великая скромность, чистота и душевная глубина».
В Судаке голод, и Дмитрий Жуковский переезжает в Симферополь, где работал его старый знакомый профессор Александр Гаврилович Гурвич, благодаря которому Дмитрий Евгеньевич сумел получить скромное место ассистента при кафедре биофизики Крымского университета им. М.В. Фрунзе. Вслед за ним перебирается в центр Крыма Аделаида Казимировна с детьми.
После отъезда Жуковских в Симферополь в 1922 году в их доме остались сестра Аделаиды Евгения, мачеха сестер, жена брата, прикованная к постели, и маленькая племянница. В 1924 году старый дом был «отнят и разрушен», началось «уплотнение» в имении Жуковских, а весной 1925-го «Адин дом» был полностью национализирован.
22 марта 1925 г. Аделаида Герцык напишет М.Б. Гершензон из Симферополя: «Наш судакский дом, где жили все мои, окончательно отнят, в нем устроят какое-то учреждение, и все мои – старые, малые и больные – останутся без крова. И для нас Судак стал недоступен, т. к. нанимать помещение мы не в состоянии».
Но все-таки в последнее лето своей жизни в 1925 году Аделаида Герцык побывала в Судаке, где попала в больницу, и родные забрали ее домой перед смертью.
Похоронена на Судакском кладбище, которое в 80-е годы было полностью снесено. «На моей могиле цветы не растут…» Не знала, наверное, что пророчествовала Аделаида Герцык. На месте старых могил теперь стоит поликлиника.
***
На моей могиле цветы не растут,
Под моим окном соловьи не поют.
И курган в степи, где мой клад зарыт,
Грозовою тучею смыт.
Оттого, что пока не найден путь,
Умереть нельзя и нельзя уснуть.
И что кто-то, враждуя со мной во сне,
Улыбнуться не может мне.
Август 1920, Судак
Первые несколько месяцев после смерти сестры Евгения чувствовала всё нарастающую боль. Её преодолеть помогла забота о сыновьях Аделаиды и вера в Бога. В письме к философу Николаю Бердяеву Евгения раскрывала свои мысли. Она писала, что смерть любимого человека — вовсе не конец и что даже такое огромное горе может послужить на пользу тому, кто остался на земле. «Ведь смерть — рассуждала Евгения, — то единственное, что совершенно соединяет человека со Христом, и через Него со всеми близкими, оставшимися на земле».
По материалам сети
--------------------------------------
Аделаида Герцык. Себе. Музыка Л.Новосельцевой. Фотографии из архива семьи Жуковских-Герцык предоставлены Татьяной Никитичной Жуковской, внучкой А.Герцык.
Мне
Твоя судьба, твой тайный лик
Зовут тебя в иные страны,
Ни бездорожье, ни туманы
Не заградят последний миг.
Забыла ты, где явь, где сон,
И ищешь здесь не то, что нужно,
И не на то твой взор недужный
С больной любовью устремлен.
Еще так много горных стран
Твоя стопа не преступала
И столько зорь не просияло
Над тишиной твоих полян.
В чужом дому нельзя уснуть,-
Неверный кров жалеть не надо,
Ты выйди утренней прохладой
На одинокий, вольный путь.
Росистой мглой луга блестят,
Мир многолик и изобилен,
Иди вперед, — господь всесилен,
И близок пламенный закат.
Июнь 1913
***
Мне блаженно мое незнание.
Среди мудрых иду не спеша,
И призывные их касания
Отстраняет тихо душа.
Все веления мне непонятные,
Как чужое добро, я чту.
В заповедном кругу они спрятаны,
Кто поймет, перейдет черту.
Толькo тайна одна необманная
Мне открылась и дух зажгла,-
Как любить любовью безгранною,
Как в любви вся земли светла.
И мне кажется, знать больше нечего,
И блажен, кто весь мир любил,-
Эта тайна открылась мне вечером
И другой мне искать — нет сил.
1921 Судак
Ночью
А душа поет, поет,
Вопреки всему, в боевом дыму.
Словно прах, стряхнет непосильный гнет и поет.
На пустынном юру затевает игру,
С одного бугра на другой мост перекинет,
Раскачается над бездной седой и застынет.
Пусть рухнет, коль хочет —
Другой будет к ночи!
Из песен строит жилье людское —
Палаты и хаты — выводит узор —
В тесноте простор.
Спите, кто может, на призрачном ложе.
А кругом стоит стон.
Правят тьму похорон.
Окончанье времен.
Погибает народ.
А душа поет…
Елена Фролова — Мне блаженно мое незнание (А.Герцык - Е.Фролова)
Елена Фролова — Ночью (А.Герцык - Е.Фролова)
- Елена Фролова - Мне блаженно мое незнание (А.Герцык - Е.Фролова)
- Елена Фролова - Ночью (А.Герцык - Е.Фролова)
***
Все молчит моя дочь бледнолицая,
А давно ль признавалась мне:
«это тайна, но знаешь, царица я
Наяву, а совсем не во сне!
Я и добрая буду, и властная,
Мне не страшно, что мир так велик!
Для меня ничего нет опасного!»
И читала мне вслух свой дневник.
А теперь, обожженная думою,
Одинокая бродит везде,
Меж деревьями парка угрюмого,
В чьем-то темном, небрежном плаще.
И, когда мы сойдемся нечаянно,
Беспокойно следит ее взор.
Где-то дверь отворилася тайная
И за нею тревожный простор.
Я ж в беседке, листвою укрытая,
Свою горесть пытаюсь унять.
Гибнет царство ее позабытое,
И вина моя в том, что я мать.
Ты не знаешь, что все небывалое
Я могла бы принять и нести.
Твои косы тугие, усталые,
Чуть касаясь, легко расплести.
Я вечерние пела бы песенки,
Чтобы детский призвать к тебе сон.
Я молчу. Я спускаюсь по лесенке,
Уважая железный закон.
И садимся за стол, будто дружные,
А вести разговор все трудней.
И молчит моя мудрость ненужная
Перед тем, что свершается в ней.
Лето 1914, Судак
Вере
Мы на солнце смотрели с кургана
Из-за сосен, что нас обступили,
Км колонны в готическом храме,
Как бойцы на священной могиле.
Мы смотрели, как солнце скользило
За убогие, черные хаты,
Расстилая по снежной равнине
Все пыланье и славу заката.
Мы стояли, внимая призыву
Сквозь безмолвие чистой дали
И вверяя небесному диву
Всю бескрайность земной печали.
Было в мире молитвенно строго,
Как в готическом, вечном храме,
Мы смотрели и слышали бога
В догорающей глуби над нами.
3 февраля 1910 Канашово
Над книгой
Ты уж кончила страницу,
хочешь дальше поскорее.
Я прошу не торопиться,
я так скоро не умею.
Головой склонившись низко,
нам вдвоем читать неловко.
Мы прижмемся близко- близко.
Пропускаешь ты, плутовка.
Каждой строчкой дорожу я,
ведь она не повторится.
На меня ты, негодуя,
гладишь уголок страницы.
Ты прижмись ко мне поближе,
я боюсь, она изменит.
Перечти еще раз, вижу
ты горишь от нетерпенья.
Ждешь, что там любовь другая,
новый мир, иные люди.
Верь мне, милая, я знаю,
лучше, чем теперь, не будет.
***
Раз только в жизни, осенней порой,
Вместе с багрянцем листвы золотой,
С шелестом ветра, с туманами мглистыми,
С плеском волны и плодами душистыми
Счастье закралось ко мне...
Но не под силу мне счастье то было,
Душу оно, как грозой, надломило,-
Ночи тревожные, думы бессонные,
Слезы, горячим огнем опаленные,
С ним неразлучно пришли...
Сердце все крепче с тем счастьем срасталось,-
Только не долго оно продолжалось...
Нет его больше. А слезы остались,
Слезы по прежним слезам безмятежным
Да по листам золотистым и нежным,
Что облетели навек...
Декабрь 1903
К. Д. Бальмонту
У крутого поворота,
У обвала-перевала,
Ждал меня нежданный кто-то,
Встретил тот, кого не знала.
Небо жертвой пламенело,
Гас закат багряно-желтый.
“Проводить меж пришел ты
У последнего предела?”
— Для меня везде все то же,
Нет предела, нет заката,
Я не друг и не вожатый,
Я — случайный, я — прохожий
По полянам сновидений
Среди песен и забвений.
“Пусть случайный, беспредельный,
Но уж раз мы здесь с тобою,
Поиграй со мной последней
И смертельною игрою.
Видишь, гасну, как звезда, я —
Солнце скрыться не успеет,
Закачусь я, догорая,—
Ты же пой со мной, играя,—
Песня смертью захмелеет.
Оплети меня словами.
Опали огнем заветным,
Все, что будет между нами,
Будет вещим, беспредельным!”
У обвала-перевала
Сердце вдруг нездешним стало.
Закатилось, позабылось
Все, чем небо золотилось.
Вот иду я в край загорный,
Только снится мне, что кто-то,
Незакатный, непокорный,
Все стоит у поворота.
Лариса Новосельцева - Не Вы - а я люблю! (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - Все молчит моя дочь (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - Марине Цветаевой (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - Мы на солнце смотрели с кургана (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - Над книгой (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - Себе (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
Лариса Новосельцева - У крутого поворота... (Посвящение К.Бальмонту) (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Не Вы - а я люблю! (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Все молчит моя дочь (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Марине Цветаевой (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Мы на солнце смотрели с кургана (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Над книгой (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - Себе (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
- Лариса Новосельцева - У крутого поворота (сл. А. Герцык, муз. Л.Новосельцева)
***
В облачной выси, в поле небесном,
Горной тропой,
Тихо иду я краем отвесным
Легкой стопой.
Путь мой по звездам лентою млечной
Клонится с круч,
И нисхожу я — воли предвечной
Трепетный луч.
Звездные хоры, лилий дыханье
Гаснут вдали.
Небу навстречу встало алканье
Душной земли.
Тяжкой угрозой близко темнеет
Сумрак лесов.
Смутной тревогой на душу веет
Тесный покров.
Стало далеким близкое чудо.
Стелется мгла.
Я не забуду, кто м, откуда,
Как я пришла.
Июнь 1908 Судак
COHET
Ты хочешь воли темной и дремучей,
Твой дух смущен, коснувшися души чужой,
И кажется тебе изменой и игрой
Случайный миг душевного созвучья.
В пустыне одинокой и зыбучей,
Не зная отдыха, в себе затаена,
Душа твоя сгустится пламенною тучей
И изольется вдруг потоками дождя.
Иди ж туда, куда зовет тебя твой гений,
Питайся родником своим, средь всех одна,
Никто не перейдет черту твоих владений.
Но чую, что, когда засветит вновь весна,
За этой ночью тайных дерзновений
Сведет нас вновь, волнуя, тишина.
Алина Цветкова - В облачной выси (ст. А.Герцык - муз. А.Цветкова)
Владимир Полуничев — Сонет (ст. Аделаида Герцык)
- Алина Цветкова - В облачной выси (ст. А.Герцык - муз. А.Цветкова)
- Владимир Полуничев - Сонет (ст. Аделаида Герцык)
Немного стихов...
Осень
Я знала давно, что я осенняя,
Что сердцу светлей, когда сад огнист,
И все безогляднее, все забвеннее
Слетает, сгорая, осенний лист.
Уж осень своею игрой червонною
Давно позлатила печаль мою,
Мне любы цветы — цветы спаленные
И таянье гор в голубом плену.
Блаженна страна, на смерть венчанная,
Согласное сердце дрожит, как нить.
Бездонная высь и даль туманная, —
Как сладко не знать… как легко не быть…
Не позднее 1907
НА БЕРЕГУ
К утру родилось в глуби бездонной
Море-дитя,
Очи раскрыло, зрит полусонно
Вверх на меня.
В зыбке играет, робко пытая
Силы свои,
Тянется к выси; тянется к краю,
Ловит лучи.
Рядится в блестки, манит невинно
Неба лазурь -
Сердцем не чает скорби пустынной
Будущих бурь.
Родичи-горы чутко лелеют
Утра туман,
В стройном молчаньи смотрят, как зреет
Чадо-титан.
К морю-младенцу низко склоняюсь
С ясной душой,
Взмытые влагой камни ласкаю
Теплой рукой.
***
Ключи утонули в море —
От жизни, от прежних лет…
В море — вода темна,
В море — не сыщешь дна.
И нам уж возврата нет.
Мы вышли за грань на мгновение.
Нам воздух казался жгуч —
В этот вечерний час
Кто-то забыл про нас
И двери замкнул на ключ.
Мы, кажется, что-то ждали,
Кого-то любили там —
Звонко струились дни,
Жарок был цвет души…
— Не снилось ли это нам?
Забылись слова, названья,
И тени теней скользят…
Долго ль стоять у стен?
Здесь или там был плен?
Ни вспомнить, ни знать нельзя!
Так зыбки одежды наши,
Прозрачны душа и взгляд.
Надо ль жалеть о том?
Где-то на дне морском
От жизни ключи лежат.
Не позднее 1907
***
Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь.
Я не знаю кому и о чем я молюсь.
Силой ладной мольбы, и тоски, и огня
Растворятся все грани меж «я» и не-«я».
Если небо во мне — отворись! Отворись!
Если пламя во тьме — загорись! Загорись!
Чую близость небесных и радостных встреч.
Этот миг, этот свет как избыть? Как наречь?
1907
Тебе
Нищ и светел
В.И.
В рубище ходишь светла,
Тайну свою хорони, —
Взором по жизни скользишь,
В сердце — лазурная тишь…
Любо, средь бедных живя,
Втайне низать жемчуга;
Спрятав княгинин наряд,
Выйти вечерней порой
В грустный безлиственный сад,
Долго бродить там одной
Хмурой, бездомной тропой,
Ночь прогрустить напролет —
Медлить, пока рассветет,
Зная, что Князь тебя ждет.
1908
***
Отчего эта ночь так тиха, так бела?
Я лежу, и вокруг тихо светится мгла.
За стеною снега пеленою лежат,
И творится неведомый белый обряд.
Если спросят: зачем ты не там на снегу?
Тише, тише, скажу, — я здесь тишь стерегу.
Я не знаю того, что свершается там,
Но я слышу, что дверь отворяется в храм,
И в молчаньи священном у врат алтаря
Чья-то строгая жизнь пламенеет, горя.
И я слышу, что Милость на землю сошла… —
Оттого эта ночь так тиха, так бела.
Ноябрь — декабрь 1909, Канашово
***
Над миром тайна и в сердце тайна,
А здесь — пустынный и мглистый сон.
Все в мире просто, необычайно:
И бледный месяц, и горный склон.
В тиши вечерней все стало чудом,
Но только чудо и хочет быть,
И сердце, ставши немым сосудом,
Проносит влагу, боясь пролить.
Рдяные крылья во тьме повисли,
Я знаю меньше, чем знала встарь.
Над миром тайна и тайна в мысли,
А между ними — земной алтарь.
Сентябрь 1910, Судак
Две во мне
Две их. Живут неразлучно,
Только меж ними разлад.
Любит одна свой беззвучный,
Мертвый, осенний сад.
Там все мечты засыпают,
Взоры скользят, не узнав,
Слабые руки роняют
Стебли цветущих трав.
Солнце ль погасло так рано?
Бог ли во мне так велик? —
Любит другая обманы,
Жадный, текущий миг.
Сердце в ней бьется тревогой:
Сколько тропинок в пути!
Хочется радостей много,
Только — их где найти?
«Лучше друг с другом расстаться!»
«Нет мне покоя с тобой!»
«Смерть и забвение снятся
Под золотою листвой!»
Вечер наступит унылый,
Грустной вернется она.
«Как ты меня отпустила?»
«Это твоя вина!»
Вновь разойдутся и снова,
Снова влечет их назад.
Но иногда они вместе
Спустятся в тихий сад.
Сядут под трепетной сенью,
В светлый глядят водоем,
И в голубом отраженьи
Им хорошо вдвоем.
Январь 1911, Москва
***
Это ничего, что он тебе далекий,
Можно и к далекому горестно прильнуть
В сумерках безгласных, можно и с далеким,
Осенясь молитвой, проходить свой путь.
Это ничего, что он тебя не любит, —
За вино небесное плата не нужна.
Все мы к небу чаши жадно простираем,
А твоя — хрустальная — доверху полна.
Про тебя он многое так и не узнает,
Ты ему неясная, но благая весть.
Позабыв сомнения, в тихом отдалении
Совершай служение. В этом все и есть.
Февраль 1911, Москва
***
В странном танце выступаю
Я по мягкому ковру,
Стан, как иву, выгибаю,
Руки к бедрам прижимаю,
Недоступна никому.
Я должна быть вечной девой —
Суждено ты от веков,-
Но смотрю я вправо, влево,
Внемлю всякому напеву,
Отзовусь на всякий зов.
Ах, не знаю я, не знаю…
Строгой быть так трудно мне!
От кого я убегаю?
Чьи заветы выполняю,
Вдруг служу я сатане!
Но сгибаются колени,
Головой клонюсь к ковру,
Тает сердце на мгновенье —
В покаянии? В моленьи?.
Все похоже на игру…
Пляской горестной молиться —
Не умею, не могу!
Вечно, вечно мне томиться
В заколдованном кругу!
Снова в танце выступаю,
В танце девственных невест,
В строгость душу облекаю,
Плечи медленно сжимаю,
Будто сбрасывая крест.
1912 Судак
***
У меня нет родины,
Нет воспоминаний,
Тишина ль осенняя
Мне дала название?
Дальние ль равнины
С соснами и елью
Думам моим детским
Были колыбелью?
Кто призывом жарким
Сердце мне затеплил?
Оскудел ли дух мой,
Очи ли ослепли?
Нет начала, цели,
Нет зари, заката,
Я не знаю, с кем я,
В чем моя утрата.
Может быть, я к родине
Приближаюсь ныне,
Слушаю предания,
Узнаю святыни?
Я жила безродно,
Без любви и гнева,
Оттого так бедны
Все мои напевы.
Пусто в сердце нищем,
Пробираюсь краем,
И кругом потемки…
1912
Учителя
Как много было их, — далеких, близких,
Дававших мне волнующий ответ!
Как долго дух блуждал, провидя свет,
Вождей любимых умножая списки,
Ища все новых для себя планет
В гордыне Ницше, в кротости Франциска,
То ввысь взносясь, то упадая низко!
Так все прошли, — кто есть, кого уж нет…
Но чей же ныне я храню завет?
Зачем пустынно так в моем жилище?
Душа скитается безродной, нищей,
Ни с кем послушных не ведя бесед…
И только в небе радостней и чище
Встает вдали таинственный рассвет.
1914
Отчаяние
Хор дней бредет уныл и однолик,
Влача с собой распавшиеся звенья.
Лишенная пророческого зренья,
Забывшая слова священных книг,
Стою одна я в этот страшный миг.
В душе ни чаяний, ни умиленья.
— и чудится, что где-то в отдаленьи
Стоит, как я, и плачет мой двойник.
Утешной музы не зову я ныне:
Тому, чьи петь хотят всегда уста —
Не место там, где смерть и пустота.
И голос мой раскатится в пустыне
Один, безмолвием глухим объят,
И эхо принесет его назад.
1919, Судак
Храм
Нет прекраснее
И таинственней нет
Дома белого,
Где немеркнущий свет,
Где в курении
Растворяется плоть, —
Дом, где сходятся
Человек и Господь.
1919, Судак
***
Я растеряла свою душу
В низинах бытия,
Теперь не помню и не слышу,
Где я.
Душа развеяна на части,
Пробита острием копья.
В мечтах? В смирении? В несчастьи?
Где я?
С собой я тщетно жажду встречи,
Зову себя из забытья…
Ни эти возгласы, ни речи,-
Не я!
Одно лишь мне не изменило —
Предвечная вина моя.
Она одна в себе сокрыла,
Где я.
1921 Судак
***
Я стала робкой в годы эти, —
Чужая молвь невнятна мне.
Так непохоже все на свете
На то, что снилось мне во сне.
Мои движения нечетки,
Живу и вижу все сквозь сон.
И речи неуместно кротки,
И старомодно вежлив тон.
Я ночью забрела незваной
В чужой, неведомый мне сад,
И далеко – в стране тумана
Зарыт ненужный, милый клад.
А здесь я нищая. И надо
Труды покорные нести.
Чему же сердце смутно радо?
Горит пред образом лампада
И главный Гость еще в пути.
Зима 1923 – 1924, Симферополь
Дети
Напиток мудрости, отстоянное зелье,
Всю сладость знанья с горечью земной
Мы бережно несем навстречу их веселью
И любящей им подаем рукой.
Резвясь спешат, – толчок! – и из сосуда
Все вылилось… И разум заодно…
Но все, чего они коснутся, – чудо! —
Все превращается в вино.
Оно играет, бродит вместе с ними,
Они пьянеют, и пьянеем мы…
И все бледнее, все неуловимей
Разлитой мудрости следы.
1925, Симферополь
TatianaНу Ирина, ну Ирина)))
Об этой твоей заявке можно говорить только в превосходной степени
Повествование, стихи,иллюстрации и,наконец,музыкальное приложение- ВСЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!!!
Много писать не хочу-уже все сказано)))
Это вот стихотворение -посвящение Цветаевой-мое одно из самых любимых.....
"Что же, в тоске бескрайней
Нашла ты разгадку чуду?
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?"
........
В.И.-
Вячеслав Иванов -НИЩ И СВЕТЕЛ
Млея в сумеречной лени, бледный день
Миру томный свет оставил, отнял тень.
И зачем-то загорались огоньки,
И текли куда-то искорки реки.
И текли навстречу люди мне, текли...
Я вблизи тебя искал, ловил вдали.
Вспоминал: ты в околдованном саду...
Но твой облик был со мной, в моем бреду.
Но твой голос мне звенел - манил,
звеня...
Люди встречные глядели на меня.
И не знал я: потерял иль раздарил?
Словно клад свой в мире светлом
растворил,
Растворил свою жемчужину любви...
На меня посмейтесь, дальние мои!
Нищ и светел, прохожу я и пою,-
Отдаю вам светлость
щедрую
мою.........
Вячеслав Иванов.
Портрет писателя и поэта В. И. Иванова. 1906
Худ. Константин Сомов
Посвящение Аделаиде Герцык
В кругу поэтов-символистов поэтессу называли полушутя-полусерьезно: «сивиллой, пророчицей, вещуньей» – так много было в стихах мистически-сказочных мотивов, предсказаний, предчувствий.
Аделаида Герцык о себе:
«Это были пережитые романы, но романы с книгами или авторами их, хотя не менее реальные, решающие судьбу, переплавляющие душу, чем жизненные истории с живыми людьми.
В моей судьбе перевес остался за теми первыми, и лучшие силы и жаркое чувство были навсегда отданы им».
Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,
Иль шорох осени в сухих шипах,—
Твой ворожащий стих наводит страх
Присутствия незримой вещей силы…
По лунным льнам как тени быстрокрылы!
Как степь звенит при алчущих звездах!
Взрывает вал зыбучей соли прах,—
И золот-ключ—на дне живой могилы!..
Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувшей на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью,—
Глубинных и бессонных родников
Внимая сердцем рокоту и пенью,—
Чтоб вдруг взрыдать
про плен
земных
оков!
Вячеслав Иванов
.....
Марина Цветаева держала рядом письма Аделаиды Герцык и Макса Волошина, поскольку считала их действительно близкими и дорожила дружбой, они повлияли на нее. И судьба Марины Цветаевой была небезразлична Аделаиде Герцык, в письмах которой нередко встречается упоминание о Марине.
Поэтесса Серебряного века София Парнок написала стихотворение после смерти Аделаиды Герцык в память дорогому ей человеку ,равнодушной она оставаться не могла.
С.Я.Парнок
«Играй, Адель,
Не знай печали."
А.С.Пушкин
И голос окликнул тебя среди ночи,
И кто-то, как в детстве, качнул колыбель.
Закрылись глаза. Распахнулись очи.
Играй, Адель! Играй, Адель!
Играй, Адель! Не знай печали,
Играй, Адель, – ты видишь сны,
Какими грезила в начале
Своей младенческой весны.
Ты видишь, как луна по волнам
Мерцающий волочит шарф,
Ты слышишь, как вздыхает полночь,
Касаясь струн воздушных арф.
И небо – словно полный невод,
Где блещет рыбья чешуя,
И на жемчужных талях с неба
К тебе спускается ладья...
И ты на корму, как лунатик, проходишь,
И тихо ладьи накреняется край,
И медленно взором пустынным обводишь
Во всю ширину развернувшийся рай...
Играй, Адель!
Играй,
играй...»
......
Ира, большое тебе спасибо за яркую и познавательную страничку в группу ПОЭЗИЯ-порадовала!
Читала...давно уже-надо перечитать.
СПАСИБО,ИРИНКА!!!
- Е. Фролова - Памяти А. К. Герцык(С.Парнок)
Albina Ирина, большое спасибо за великолепный пост! И новое для меня имя.
Интересный рассказ, с удовольствием окунулась и послушала!!!
Судак!!! Двойная прелесть! :)
))
Приветствую!
А.Герцык-
К СУДАКУ
Ах ты знойная, холодная
Страна!
Не дано мне быть свободной
Никогда!
Пораскинулась пустыней
Среди гор.
Поразвесила свой синий
Ты шатер.
Тщетны дальние призывы —
Не дойти!
Всюду скаты и обрывы
На пути.
И все так же зной упорен —
Сушь да синь.
Под ногами цепкий терен
Да полынь.
Как бежать, твой дух суровый
Умоля?
Полюбить твои оковы,
Мать земля!
За дополнения!
LediVi
В 1925 году Сергей Булгаков, узнав о смерти Аделаиды Казимировны, написал ее сестре Евгении из парижского изгнания:
«У меня давно-давно, еще в Москве, было о ней чувство, что она не знает греха, стоит не выше его, но как-то вне. И в этом были ее сила, мудрость, очарование, незлобивость, вдохновенность. Где я найду слова, чтобы возблагодарить ее за все, что она мне давала в эти долгие годы – сочувствие, понимание, вдохновение и не только мне, но всем, с кем соприкасалась?!.. Видел я ее в последний раз в Симферополе, в двадцатом году. Она сильно изменилась, состарилась, но внутренний свет ее оставался все тот же, только светил еще чище и ярче. Она провожала меня на почту, я как-то знал, что вижу ее в послед-ний раз, что в этом мире не увидимся. Прежде я больше всего любил ее творчество, затем для меня нужна и важна была она сама с дивным неиссякаемым творчеством жизни, гениальностью сердца».
-----------------
Анастасия Ивановна Цветаева — сестра Марины Цветаевой, написала мемуары «Из воспоминаний», вот отрывки из этих мемуаров:
«Я не сказала важного, что Аделаида была глуха. Это придавало некую призрачность общения с ней. И выражение неуверенности в беседах — поняла ли, услышала ли? А о ее глухоте, хотя и есть утверждение, что была немного и в детстве глуховата, упорно держался слух: что у нее был жених и что перед свадьбой она с отцом своим была за границей, ожидая приезда туда (в Германию? — я не знаю) своего жениха. И туда пришла весть о его скоропостижной смерти. Рассказывали, что, получив эту весть, она, что-то передвинув на столе утром, уронила тяжелый шандал и звука падения не услышала.
Было ли это так или это была легенда, но ее молчанье об этом, ее горе, о котором она при мне (при Марине — не знаю) никогда не упомянула, придало ее облику какую-то тишину, скромность, особый и, может быть, важный штрих — ее одиночеству.
… Аделаида стала прочным другом Максимилиана Волошина — человека, поэта, художника, другом его, принимавшего каждого, кто встречался, с желанием — изучив умом, принять — сердцем (Как же жадно рванулась навстречу им восемнадцатилетняя Марина… В этих двух людях сама Жизнь вышла к ней!).
-----------
Максимилиан Волошин посвятил поэтессе стихотворение «Аделаида Герцык»:
Лгать не могла. Но правды никогда
Из уст её не приходилось слышать —
Захватанной, публичной, тусклой правды,
Которой одурманен человек.
В ее речах суровая основа
Житейской поскони преображалась
В священную, мерцающую ткань —
Покров Изиды. Под ее ногами
Цвели, как луг, побегами мистерий
Паркеты зал и камни мостовых.
Действительность бесследно истлевала
Под пальцами рассеянной руки.
Ей грамота мешала с детства книге
И обедняла щедрый смысл письмен.
А физики напрасные законы
Лишали власти таинства игры.
Своих стихов прерывистые строки,
Свистящие, как шелест древних трав,
Она шептала с вещим напряженьем,
Как заговор от сглаза и огня.
Слепая — здесь, физически — глухая, —
Юродивая, старица, дитя, —
Смиренно шла сквозь все обряды жизни:
Хозяйство, брак, детей и нищету.
События житейских повечерий —
(Черед родин, болезней и смертей) —
В душе ее отображались снами —
Сигналами иного бытия.
Когда ж вся жизнь ощерилась годами
Расстрелов, голода, усобиц и вражды,
Она, с доверьем подавая руку,
Пошла за ней на рынок и в тюрьму.
И, нищенствуя долу, литургию
На небе слышала и поняла,
Что хлеб — воистину есть плоть Христова,
Что кровь и скорбь — воистину вино.
И смерть пришла, и смерти не узнала:
Вдруг растворилась в сумраке долин,
В молчании полынных плоскогорий,
В седых камнях Сугдейской старины.