DemetrioMaccuro- Вертинский Александр Николаевич Дата рождения: 21 марта 1889 года Дата смерти: 21 мая 1957 года
-
Привет всем!
-
126 лет со
-
Vertinski -
-
Александр Верти...
-
Алла Баянова
-
«И ПОХОЖА ОНА
-
Вертинская
Биография Александра Николаевича Вертинского
Александр Вертинский создал совершенно особый жанр музыкальной новеллы — «песенки Вертинского». На его концертах одни плакали, другие насмешливо кривились, но равнодушных не было...
Александр Вертинский родился в Киеве, в 1889 году, в семье частного поверенного. Николай Петрович Вертинский помимо адвокатской практики занимался еще и журналистикой. В «Киевском слове» он публиковал фельетоны под псевдонимом Граф Нивер. Брак между отцом Вертинского и его матерью, Евгенией Степановной Сколацкой, оформлен не был, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не дала. Сашеньку родной отец усыновил.
Через три года после рождения сына Евгения Степановна внезапно умирает. У Николая Петровича от тоски — он очень любил свою вторую жену — развивается скоротечная чахотка, и спустя два года он тоже умирает. Пятилетний Саша остается сиротой и попадает в дом одной из своих тетушек. Его старшую сестру, Надю, забрала другая тетушка. Так с самого начала пути брат и сестра надолго разлучились.
Александр учился плохо, и из второго класса императорской 1-й Александрийской гимназии по решению педагогического совета его перевели в менее престижную гимназию, откуда по причине неуспеваемости он тоже был исключен.
Случайно Вертинский стал другом дома Софьи Николаевны Зелинской — преподавательницы женской гимназии, умной, образованной женщины, бывшей замужем за Николаем Васильевичем Луначарским, братом А.В. Луначарского. У Софьи Николаевны собирался цвет киевской интеллигенции. В доме бывали Николай Бердяев, Михаил Кузмин, Марк Шагал, Натан Альтман.
Под влиянием знаменитых знакомых Вертинский пробует заняться литературой. Газета «Киевская неделя» печатает его первые рассказы: «Портрет», «Моя невеста» и «Папиросы «Весна», — написанные в модной тогда декадентской манере. В «Киевских откликах» Вертинский публикует рассказ «Лялька».
Александра Вертинского привлекают престижные премьеры, он смотрит заезжих знаменитостей и пишет театральные рецензии на гастролеров. На толкучке он покупает подержанный фрак и смело входит в ряды киевской богемы. Во фраке он изображает этакого молодого гения и скептика, весьма далекого от мира. Вечерами сидит в подвальном кабачке, где собирались молодые люди артистических наклонностей, пьет дешевое вино с сыром. У молодого «гения» Вертинского непременно в петлице живой цветок.
Чем только ни занимался двадцатилетний Вертинский в поисках хлеба насущного: продавал открытки, грузил арбузы на Днепре, работал корректором в типографии и был даже помощником бухгалтера в гостинице «Европейская», откуда его, правда, вскоре выгнали.
Александр делает первые несмелые попытки утвердиться на театральной сцене, но — увы — у него панический страх перед зрителем. Первое выступление Вертинского, в еврейском клубе на Подоле, провалилось.
Наконец «непонятому гению» во фраке надоел Киев, и он уехал в Москву «за славой». Только в Москве, считал он, можно раскрыть свои таланты, вот только какие? Пока Александр и сам этого не знал.
Но оказалось, что в Москве он вообще-то никому не нужен. Вертинский вдруг захотел учиться. С увлечением он занимался в нескольких любительских кружках, в одном клубе поставил спектакль «Роза и Крест» по Блоку, посещал вольнослушателем лекции в Московском университете. На хлеб он зарабатывал уроками сценического мастерства, которые давал купеческим дочкам.
Вскоре Вертинский познакомился с футуристами, в том числе с Маяковским и Бурлюком. Богемную среду, с ее вечными спорами, с ее кокаином, он обожал.
Однажды, ожидая приятеля в сквере перед Театром миниатюр, что находился в Мамоновском переулке, он обратил на себя внимание Марии Александровны Арцыбушевой — владелицы этого театра. «Увидев меня среди актеров, — вспоминал Вертинский, — она как-то вскользь заметила:
— Что вы шляетесь без дела, молодой человек? Шли бы лучше в актеры, ко мне в театр.
— Но я же не актер! — возразил я. — Я ничего, собственно, не умею.
— Не умеете, так научитесь!..
— А сколько я буду получать за это? — деловито спросил я.
Она расхохоталась.
— Получать?! Вы что? В своем уме? Спросите лучше, сколько я с вас буду брать за то, чтобы сделать из вас человека.
Я моментально скис. Заметив это, Мария Александровна чуть подобрела.
— Ни о каком жаловании не может быть и речи, но в три часа мы садимся обедать. Борщ и котлеты у нас всегда найдутся. Вы можете обедать с нами...
Что же мне оставалось делать? Я согласился. Таким образом, моим первым «жалованием» в театре были борщ и котлеты».
В Арцыбушевском театре ему поручили номер, называвшийся «Танго». Вертинский, стоя у кулис, исполнял песенку — пародию на исполняемый на сцене довольно эротичный танец. Некоторый успех у этого номера все же был, а сам Вертинский удостоился одной строчки в рецензии «Русского слова»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский».
В 1913 году Александр пытался поступить в Художественный театр, но провалился. Прошел отборочные туры, попал в «пятерку» претендентов, что уже само по себе являлось большим достижением, но на заключительном этапе конкурса его забраковал Станиславский, которому не понравилось, что Вертинский сильно картавит.
В 1912 году он дебютировал в кино. О том, как он стал киноактером, певец вспоминает: «Вскоре после смерти Л.Н. Толстого его сын, Илья Львович, задумал представить на экране кинематографа один из рассказов Льва Николаевича — «Чем люди живы». В рассказе, как известно, говорится об ангеле, изгнанном небом и попавшем в семью бедного сапожника. Илья Толстой ставил картину сам, и, по его замыслу, действие должно происходить в Ясной Поляне. Средства нашлись, актеров пригласили, задержка была только за одной ролью — самого ангела. Оказалось, что эту роль никто не хотел играть, потому что ангел должен был по ходу картины упасть в настоящий снег, к тому же совершенно голым. А зима была суровая. Стоял декабрь.
За обедом у Ханжонкова Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину, но тот со смехом отказался:
— Во-первых, во мне нет ничего «ангельского», а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких, — ответил он.
Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя».
До 1918 года Александр Вертинский снялся во множестве эпизодических ролей в немых фильмах, например в таких, как «От рабства к воле», «Король без венца» и т. д.
В то время впервые на экране появилась будущая «звезда» русского кино — Вера Холодная. В нее Вертинский был тайно влюблен (Вера Холодная уже была замужем) и посвятил ей свои первые песни — «Маленький креольчик», «За кулисами». После смерти Холодной он посвятил ей и песню «Ваши пальцы пахнут ладаном».
С Иваном Мозжухиным Вертинский был очень дружен. Вместе они пили, в свободное от съемок время ходили по ресторанам. С футуристами Вертинский с удовольствием шокировал всех экстравагантностью своей одежды. То он пройдет по Кузнецкому в желтой кофте с широкими черными полами и деревянной ложкой в петлице, то прохаживается по Тверскому бульвару в нелепой куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным по клоунски лицом и моноклем в глазу.
Кокаин тогда называли «проклятием нашей эпохи».
«Все увлекались им, — вспоминает Александр Вертинский. — Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили его в пудреницах и нюхали также; поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин у них не было денег... И каждому казалось, что он сегодня необыкновенно играл, или писал, или говорил. И все это был самообман!»
Александр все больше стал зависеть от кокаина. Однажды утром он увидел, как бронзовый Пушкин сошел с постамента и отправился вслед за ним. Вертинский впервые по-настоящему испугался. Он понял, что сходит с ума, и решил обратиться к знакомому психиатру, который и помог ему вылечиться от пристрастия к наркотикам.
В начале Первой мировой войны Вертинский служил в санитарном поезде, который вскоре расформировали. Весной 1915 года Александр возвратился в Москву.
Александр вновь пришел в Арцыбушевский театр миниатюр и предложил там свой оригинальный номер: «Песенки Пьеро», эта идея понравилась. Вертинскому изготовили экзотическую декорацию, подобрали соответствующее «лунное» освещение. На сцене он появлялся основательно загримированным и в специально сшитом костюме Пьеро.
Вертинский с белым, как снег, лицом исполнял несколько песенок: «Минутку», «Маленького креольчика», «Попугая Флобера», «Бал господень», «В голубой далекой спаленке», «Трех пажей»... Успех был оглушительный!
Его тут же пригласили в другие эстрадные театры. К 1916 году Вертинский стал знаменитым.
Певец всех удивил новизной и оригинальностью исполнения песен, а также тем, как он их преподносил, точнее — играл свои песни на сцене. Правда, критики упрекали его в вычурности, в манерности, но Вертинский был только рад, что о нем постоянно пишут газеты, пусть и не слишком хвалебные рецензии.
«Грустным Пьеро» артист выступал сравнительно недолго. С середины 1915 года и до конца 1917-го. Затем певец отказался от маски Пьеро. Увы, граммофонные фирмы к Вертинскому совершенно не проявляли интереса. Они записывали уже «раскрученных» исполнителей, таких, как Юрий Морфесси или Надежда Плевицкая. До своего отъезда в эмиграцию Вертинский так и не записал ни одной пластинки в России.
Певец восторженно принял Февральскую революцию, но убежал от Октября. В ноябре 1917 года он дает свои последние концерты в Москве, затем, по приглашению антрепренера Леонидова, уезжает на юг, на гастроли. На юге Александр Вертинский проводит два года, выступает в Екатеринославе, Одессе, Крыму. Его последние концерты состоялись в Севастополе. Красная Армия уже входила в Крым...
История жизни Александра Николаевича Вертинского
В ноябре 1920 года Вертинский покидает родину и оказывается в Турции. Но почти сразу же его охватывает приступ раскаяния. На чужбине у него мгновенно началась ностальгия. Уже много лет спустя он вспоминал: «Что меня толкнуло на это? Я ненавидел советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-нибудь иного строя? Тоже нет. Убеждений у меня никаких в то время не было. Но что же тогда случилось?.. Очевидно, что это была просто глупость! Юношеская беспечность. Может быть, страсть к приключениям, к путешествиям, к новому, еще неизведанному...
Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, чем восхищался, — я отдаю за один самый пасмурный, самый дождливый и заплаканный день у себя на Родине».
В Турции Вертинскому удалось купить паспорт на имя греческого гражданина Александра Вертидиса (фамилию при оформлении переделали). Вручая паспорт, чиновник сказал певцу:
«Можете ездить по всему свету, только старайтесь не попадать в Грецию, а то у вас его моментально отберут».
Естественно, в Греции Вертинский так и не побывал.
Иностранный паспорт выводил певца из горькой категории «русских эмигрантов», он мог работать во многих странах и свободно ездить по миру. В Константинополе Александр Вертинский поет в самых фешенебельных кабаре, где его слушают аристократы и дипломаты. Его даже приглашают во дворец к султану. За свои песни Вертинский получает от султана в подарок ящик «личных султанских» сигарет.
Оправившись от шока, вызванного бегством из России, многотысячная колония эмигрантов начала рассасываться, растекаться по белу свету, тем более что турецкое правительство ввело вскоре ряд декретов, ужесточавших положение русских в стране. Тронулся с места и Вертинский.
Певец отправился в Румынию, но там он пробыл недолго. Исполнив песню «В степи молдаванской», Вертинский стал неугоден властям, которые объявили его «советским агентом» и попросили срочно покинуть Румынию.
На четыре года, с 1923-го по 1927-й, Вертинский обосновался в Польше. По-прежнему он много пел, гастролировал почти без перерыва. Со своими песнями Вертинский побывал в Австрии, Венгрии и Германии. Со своей будущей женой он познакомился в Сопоте, ею стала симпатичная еврейская девушка Рахиль, — капризная дочь состоятельных родителей.
Брак был зарегистрирован в Берлине, где невесту записали как Ирен Вертидис. Но семьи не получилось, пути их быстро разошлись.
Начиная с 1927 года Вертинский более или менее постоянно жил во Франции. Осенью 1934 года отправился на гастроли в США, по городам: Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес.
За океан Вертинский уехал, что называется, вовремя. Может быть, тонкое чутье артиста уже уловило первые признаки «усталости» публики от его песен. Как-никак он выступал на концертных площадках более десяти лет, побывав почти во всех странах континента. Другой причиной было то, что в Европе было много российских артистов. В Румынии — Петр Лещенко. В Прибалтике, Югославии и Румынии успешно гастролировал Юрий Морфесси. В Латвии набирал популярность Константин Сокольский. В Париже дебютировала юная Алла Баянова.
В Голливуде Вертинскому предложили сделать фильм. Но сценарий требовался на английском языке. Неплохо владея французским и немецким, Вертинский совершенно не переносил английскую речь. Он любил хорошую дикцию и считал, что американцы и англичане говорят так, «будто во рту у них горячая картошка». Промучившись пару месяцев с языком, а также учтя печальный опыт работы с Голливудом своего друга Ивана Мозжухина, Вертинский отказался от постановки фильма о своей судьбе.
Внешне его жизнь выглядела в розовом свете. Артист Вертинский встречается с самыми известными людьми Европы и Америки, дружит с Шаляпиным и Мозжухиным, обедает с многими миллионерами и Чарли Чаплиным, записывается на пластинки, снимается в кино и поет, конечно, на самых престижных площадках. В Париже, например, он работает в «Эрмитаже» — дорогом ресторане, открытом исключительно для иностранцев, которых интересовало «все русское». В этом ресторане выступали в разное время Юрий Морфесси, Надежда Плевицкая, Тамара Грузинская...
Упоение тамошней жизнью проскальзывает в некоторых его «любовных песнях», но все же истинное его душевное состояние нашло отражение лишь в «Желтом ангеле», написанном незадолго до отъезда в Америку:
«В вечерних ресторанах.
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и скуки
И людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.
А когда настанет утро,
Я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети
Убегают от меня.
Я усталый старый клоун,
Я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны
Умирает светоч дня…»
Основную аудиторию Вертинского за рубежом составляла, конечно, русская эмиграция, рассеявшаяся по всему миру. По этой причине ему часто приходилось переезжать из одной страны в другую. Как только публика насыщалась его песнями, он менял пристанище.
Вертинский вспоминал:
«Мои песни объединяли всех. Они «размывали» эмиграцию, подтачивая шаг за шагом их «убеждения», эти зыбкие «постройки без фундамента», как размывает море песчаные берега. Моя органическая любовь к родной стране, облеченная в ясную и понятную всем форму, пронизывала их. Насквозь. И ранила сладко и больно... На моих концертах одни плакали, другие хмурились, кривя рты. Третьи иронически усмехались. Но шли все. Потому что каждый из них представлял себе Родину такой, как он хотел... А я ведь пел о Родине!»
Иностранцы посещали его концерты большей частью из любопытства, но это любопытство стоило дорогого. В Париже Вертинского слушали такие персоны, как король Густав Шведский, Альфонс Испанский, принц Уэльский, Вандербильты, Ротшильды, а также знаменитые киноактеры. Шаляпин называл его «великим сказителем земли русской». Коронованные особы, не страдавшие от однообразия концертной жизни и скудости выбора, прекрасно были осведомлены о мастерстве артиста и гипнотической силе его искусства. Скажем, Петра Лещенко, который тоже много разъезжал и записывался на пластинки, они не слушали даже из любопытства. Класс Вертинского как артиста, видимо, считался на порядок выше.
Но где бы артист ни находился, он пел только по-русски. Небольшое исключение составлял Париж: так называемые любовные песни («Без женщин», «Пани Ирена», «Ревность», «Мадам, уже падают листья» и т. д.) Вертинский исполнял на французском языке.
Уже в начале 1920-х годов Вертинский предпринимает первую попытку вернуться в Россию. Будучи на гастролях в Польше, Вертинский обращается за помощью к советскому послу П. Войкову. Он даже заполнил необходимые документы, однако в просьбе в конце концов было отказано. Через несколько лет, уже в Берлине, воспользовавшись пребыванием там советской делегации Наркомпроса, «добровольный изгнанник» встречается с А. Луначарским и просит главу делегации посодействовать его возвращению. И снова из Москвы пришел отказ. Такое отношение к всемирной знаменитости может отбить всякую мысль о возвращении у любого, а тем более у самолюбивого, нервически тонкого артиста. Вертинский отчаивается и решает с подобными просьбами больше не обращаться.
Судьба забрасывает его в Китай, где в силу разных причин он застревает на долгих восемь лет. Поначалу, как и всюду, его сопровождает ошеломляющий успех. Двадцать концертов в Шанхае (Шаляпин смог дать только два) — и все с аншлагами! Но сколько же можно петь перед эмиграцией: ведь русская община в Китае была не такой уж и многочисленной, чтобы выступать перед ней годами. Ну еще Харбин... А что потом? Прямиком на ресторанную эстраду или в ночной клуб?
Когда эйфория новизны спала, жизнь в Шанхае пошла по другой колее. Ни дома, ни женской заботы. Ежевечерние выступления. Бессонные ночи. Романы. Курение. Алкоголь. Вертинский мог много выпить, но никогда не был пьяным.
В Шанхае он женился во второй раз на очаровательной юной грузинке Лидии Циргава.
«Ему пришлось, зарабатывая на семью, петь уже сразу в двух местах. Кончив работу в одном из кабаре французской концессии, в третьем часу ночи он отправлялся в ночной клуб «Роз-Мари» на Ханьчжоу-роуд, открытый до утра», — вспоминает о Вертинском Н. Ильина.
В Шанхае он впервые стал ощущать нужду. Любопытно, что, когда Вертинский вернулся на родину, в Москве ходила сплетня, что он якобы вывез из Китая вагон с лекарствами. В действительности же Вертинскому даже коляску дочке не на что было купить (кто-то подарил подержанную), американское сухое молоко «для малюток» тоже было не по карману, доставали друзья.
Уже будучи в России, Лидия Владимировна Вертинская, вдова артиста, вспоминала, что во время оккупации Шанхая не было никакого притока иностранных товаров в город, японцы не снабжали эмигрантов медикаментами, так что даже таблетку аспирина достать было целой проблемой, не говоря уже о каких-то других лекарствах. И еще она говорила о том, что перед каждым своим концертом Вертинский выкупал фрак из ломбарда, а после выступлений сдавал его снова до следующего раза.
И вдруг долгожданная радость, о которой Вертинский пишет в письме от 19 марта 1937 года, отправленном неустановленному лицу:
«Я удостоился высокой чести — меня, единственного из всей эмиграции, — Родина позвала к себе. Я не просился, не подавал никаких прошений, анкет и пр. Я получил приглашение от ВЦИКа... Это приглашение было результатом просьбы комсомола! Ты поймешь мое волнение — дети моей Родины позвали меня к себе! Я разревелся в кабинете посла, когда меня вызвали в консульство и объявили об этом. Этого не выдержали бы ничьи нервы. Все слова излишни. Пойми сам. Не буду тебе говорить, что хожу наполненный до краев высокой и гордой радостью... Уеду я, вероятно, осенью, не раньше, так как у меня есть долги, и я должен расплатиться с ними и многое купить и сшить себе. Поэтому я открываю здесь свое кабаре «Гардения» - хочу скопить денег на дорогу домой... Понимаешь, какое счастье петь перед родными людьми! На родном языке и в родной стране. А те, кто меня порицает, завидуют мне в душе и многое бы дали, чтобы быть на моем месте... Это господь меня наградил за скитания и унижения в эмиграции и любовь к людям... Теперь в России я вижу свою миссию в том, чтобы рассказать там о страданиях эмиграции, помирить Родину с ней! И камни, летящие в меня, я принимаю с улыбкой. Я вижу сквозь время, я гляжу далеко вперед и верю в час, когда мы все вернемся...»
Приглашение прозвучало устно. Только вот паспорта и визы певец не получил. Помешал этому целый ряд обстоятельств, главное из которых — японо-китайский конфликт и начавшаяся блокада Шанхая. Пароход «Север», на котором Вертинский собирался вернуться домой, перестал совершать рейсы по маршруту Владивосток — Шанхай, и путь в Россию оказался отрезанным. Японская администрация и позже всячески препятствовала возвращению артиста в СССР. Даже когда паспорта и визы были на руках, японцы еще на полгода ухитрились задержать выезд Вертинского на Родину.
К сожалению, после первого визита в консульство новых и более реальных приглашений со стороны советских официальных лиц не последовало. Наступил 1937 год, и идея возвращения известного артиста-эмигранта, видимо, быстро теряла свою привлекательность для тех, от кого зависела его судьба. Официальные лица, пригласившие Вертинского вернуться, боялись показаться непатриотичными.
Прибавились и более мелкие причины, существенно, правда, уже ничего не менявшие. Например, с «Гарденией» у Вертинского ничего не получилось. Слишком радушным и хлебосольным хозяином оказался владелец кабаре. Коктейль «а ля Вертинский» он взбивал прекрасно (местные дамы были в восторге от этого напитка), а вот деньги считал плохо, тем более что часто он их и вовсе не брал с клиентов. Поэтому с финансами было по-прежнему туго.
Шли месяцы, годы... Внешне как будто ничего не менялось в шанхайском бытии Вертинского, если не считать того факта, что он по-настоящему влюбился. Случайные романы сменились сильным чувством к молодой жене, которое он пронес через всю оставшуюся жизнь. И все же мысль о возможном возвращении в Россию теперь никогда не покидала Вертинского, что и не замедлило отразиться на репертуаре.
Он внимательно следит за развитием русской поэзии, пишет песни на стихи советских авторов. В его программах концертов, с которыми он выступал в 1940—1943 годы в «Лайсеуме» и «Клубе граждан СССР в Шанхае», были песни на слова В. Маяковского, А. Суркова, К. Симонова, В. Инбер, И. Уткина, Л. Никулина, П. Антокольского. В целом это была жизнеутверждающая лирика, звучавшая как вызов его тогдашнему существованию.
В критические для Советской России дни, в апреле 1942 года, он создает исполненное веры в Родину и желания быть с ней рядом стихотворение «Наше горе»:
«Что мы можем? Слать врагу проклятья?
Из газет бессильно узнавать,
Как идут родные наши братья
За родную землю умирать?..
Что ж нам делать? Посылать подарки?
Песни многослезные слагать?
Или, как другие, злобно каркать?
Иль какого-то прощенья ждать?
Нет, ни ждать, ни плакать нам не надо!
Надо только думать день и ночь,
Как уйти от собственного ада,
Как и чем нам Родине помочь!»
Аккомпаниатор Вертинского, Михаил Брохес, рассказывал о любопытной беседе певца. Как-то после концерта в «Русском клубе» Вертинский разговорился с советским послом, и тот между прочим поинтересовался, собирается ли артист ехать в СССР. Александр Николаевич ответил, что он уже несколько раз «кланялся» и всегда получал отказы. Тогда посол вдруг спросил:
«Скажите, Вертинский, у вас была мать?» — «Что за странный вопрос? Конечно».— «А сколько раз вы бы могли поклониться своей родной матери?» — «Да сколько угодно». — «Тогда кланяйтесь еще раз...»
В начале марта 1943 года Вертинский написал письмо на имя заместителя Председателя СНК СССР В.М. Молотова:
«Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Я знаю, какую большую смелость беру на себя, обращаясь к Вам в такой момент, когда наша Родина напрягает все свои силы в борьбе. Но я верю, что в Вашем сердце большого государственного человека найдется место всякому горю и, может быть, моему тоже.
Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция — большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным помочь ей — самое ужасное.
Советские патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения. Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине.
Я артист. Мне пятьдесят с лишним лет, я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много. Раньше меня обвиняли в упаднических настроениях, но я всегда был только зеркалом и микрофоном своей эпохи...
Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросить здесь и поэтому прошу за всех троих.
Я — сам Александр Вертинский.
2. Жена моя — грузинка Лидия Владимировна, 20 лет.
3. И мать ее Лидия Павловна Циргава. 45 лет...
Пустите нас домой.
Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович...»
И на этот раз просьба была удовлетворена. После 23 лет эмиграции, в 1943 году Вертинский с женой, тещей и недавно родившейся дочкой возвратился на родину.
Сразу же он начал петь для раненых солдат и сирот. Теперь он колесил с гастролями уже не по миру, а по родной стране: от Сибири до Средней Азии. Певец давал по 24 концерта в месяц. (Из эмиграции он приехал практически без денег.) Но он был доволен, несмотря на плохие площадки и малообразованную публику.
Однажды Александр Николаевич давал концерт в маленьком клубе города Львова. Перед выступлением они вместе с пианистом М. Брохесом решили попробовать, как звучит рояль. Оказалось, что ужасно. Вызвали директора клуба. Тот развел руками, вздохнул и произнес: «Александр Николаевич, но все же это исторический рояль — на нем отказывался играть еще сам Шопен!» Вертинский грустно улыбнулся шутке и, кое-как настроив рояль, дал концерт.
После окончания войны он вновь начал сниматься в кино. Режиссеры использовали его внешность и так называемый «врожденный аристократизм».
В 1954 году Вертинский сыграл князя в фильме «Анна на шее», затем последовал фильм «Заговор обреченных», где он сыграл кардинала Бирнча. В фильме «Великий воин Албании Скандербег» он сыграл роль дожа Венеции.
Один из парадоксов судьбы Вертинского: он стал лауреатом Сталинской премии 2-й степени, но не за свои песни, а за эпизодическую роль в фильме «Заговор обреченных»!
Обе дочери Вертинского — Анастасия и Марианна — унаследовали его особую утонченность, изящество и тонкую психологическую игру. От матери, которая тоже была актрисой, но в основном посвятила свою жизнь мужу и семье, — большие романтические глаза и удивительный взгляд. Обе дочери стали актрисами, хотя сам Александр Вертинский этого не хотел. Он считал, что актерский хлеб слишком тяжел.
В России, несмотря на множество концертов, пресса о Вертинском молчала. Долго не выпускались и пластинки Вертинского, которые за рубежом имели миллионные тиражи. Все это больно ранило Александра Николаевича. Только с конца 70-х начали выходить его пластинки и компакт-диски.
В России Вертинский создал свои знаменитые песни: «Доченьки», «Пред ликом Родины», «Дорогая пропажа», «Памяти актрисы», «Последний бокал», «Ворчливая песенка»...
В конце жизни Вертинский написал книгу об эмигрантских странствиях «Четверть века без родины», рассказы «Дым», «Степа», киносценарий «Дым без Отечества», книгу воспоминаний «Дорогой длинною...» Воспоминания остались незаконченными. 13 последних страниц Вертинский написал в последний день своей жизни.
Скончался Александр Николаевич Вертинский в возрасте 68 лет 21 мая 1957 года в Ленинграде.
ВЕРТИНСКИЙ АЛЕКСАНДР - НЕИЗДАННОЕ (1997)
Datot
TatianaОт Виктора -песни Вертинского
Александр Вертинский....очень много песен его на сайте, стОит только набрать это имя в Поиске на Завалинке.
Дмитрий, спасибо за пост!
Сквозь чащу пошлости, дрожа от отвращенья,
Я продираюсь к дальнему лучу.
Я задыхаюсь.
Но в изнеможеньи
Я все еще о чем-то бормочу...
Вертинский А.
Albina В 1956 году А. Вертинский написал стихи о своем любимом Киеве.... Написать музыку к этим стихам он не успел.....
Александр Николаевич родился и провел юные годы в Киеве. В начале прошлого века в Киеве пересеклись пути многих поэтов Серебряного века. Свидетелем и непосредственным участником многих событий был Александр Иосифович Дейч, юность которого тоже прошла в Киеве, в богемном кругу творческой интеллигенции..
Клип с фотографиями старого Киева...клип 2011 года, еще до...... и песня на стихи А. Вертинского-поет Лариса Новосельцева
...
КИЕВ...
Киев - родина нежная,
Звучавшая мне во сне,
Юность моя мятежная,
Наконец ты вернулась мне!
Я готов целовать твои улицы,
Прижиматься к твоим площадям.
Я уже постарел, ссутулился,
Потерял уже счет годам.
А твои каштаны дремучие,
Паникадила Весны,
Все цветут, как и прежде, могучие,
Берегут мои детские сны.
Я хожу по родному городу,
Как по кладбищу юных дней.
Каждый камень я помню смолоду,
Каждый куст вырастал при мне.
Здесь тогда торговали мороженым,
А налево была каланча...
Пожалей меня, Господи Боже мой...
Догорает моя свеча!.............
Вертинский А. 1956
Ну и немного стихов А. Н Вертинского-как же без них?
....
Любовью болеют все на свете.
Это вроде собачьей чумы.....(хорошенькое сравнение.....
)))))))))))))
Ее так легко переносят дети,
И совсем не выносим мы.
Она нас спасает. Она нас поддерживает.
Обещает нам счастье, маня.
Но усталое сердце уже не выдерживает
Температуры огня.
Потому что оно безнадежно замучено
От самых простых вещей.
К вечной казни и муке оно приучено,
Но не может привыкнуть к ней.
1950-е
....
Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А искусство мое, как мороз, даже лужи
Превращало порой в голубое стекло.
Я любил и люблю этот бренный и тленный.
Равнодушный, уже остывающий мир,
И сады голубые кудрявой вселенной,
И в высоких надзвездиях синий эфир.
Трубочист, перепачканный черною сажей.
Землекоп, из горы добывающий мел.
Жил я странною жизнью моих персонажей,
Только собственной жизнью пожить не успел.
И, меняя легко свои роли и гримы.
Растворяясь в печали и жизни чужой,
Я свою — проиграл, но зато Серафимы
В смертный час прилетят за моею душой!
1952
.....
Дни бегут
Сколько вычурных поз,
Сколько сломанных роз,
Сколько мук, и проклятий, и слез!
Как сияют венцы!
Как банальны концы!
Как мы все в наших чувствах глупцы!
А любовь — это яд.
А любовь — это ад,
Где сердца наши вечно горят.
Но дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она.
Но зато, разлюбя,
Столько чувств загубя,
Как потом мы жалеем себя!
Как нам стыдно за ложь,
За сердечную дрожь,
И какой носим в сердце мы нож!
Никому не понять,
Никому не сказать,
Остается застыть и молчать.
А... дни бегут,
Как уходит весной вода,
Дни бегут,
Унося за собой года.
Время лечит людей,
И от всех этих дней
Остается тоска одна,
И со мною всегда она...
1932
Десятки исполнений песни на эти стихи, но оригинал луЧЧе))
ДНИ БЕГУТ-Ал Вертинский
Александр Вертинский
Чужие города....
Принесла случайная молва
Милые, ненужные слова:
Летний сад, Фонтанка и Нева.
Вы слова залетные, куда?!
Тут шумят чужие города,
И чужая плещется вода,
И чужая светится звезда.
Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать
Надо жить, не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять,
Чтобы сердцу больше не кричать.
Это было, было и прошло
Все прошло, и вьюгой замело.
От того так пусто и светло
Вы слова залетные, куда?!
Тут живут чужие господа,
И чужая радость и беда.
И мы для них чужие навсегда!
Анастасия Вертинская рассказывает....
Какой вообще показалась Вертинскому жизнь в СССР после приезда?
В СССР его многие любили — песни Вертинского не были забыты. Пластинки «на ребрах» кочевали из рук в руки даже в тот период, когда он был в эмиграции и считался нелегальным, запрещенным певцом.
И хотя по радио передавали бравурные песни о социализме, в домах слушали Вертинского. Его пластинки считались большой ценностью и редкостью, за одну такую пластинку можно было купить много чего на рынке в те голодные времена. В отношении любви и народного признания, его жизнь в России была очень счастливая. А еще у него была семья, которую он приобрел за долгие годы скитаний, и дети — мы с сестрой — это его очень согревало.
Но он, конечно, видел страшную послевоенную разруху в стране, тяжелую жизнь, горе людей, и это его и чрезвычайно травмировало.
Хотя и жить ему спокойно не давали. Вертинский официально не был признан и ужасно страдал из-за этого. Когда он гастролировал, его афишу можно было вывешивать только на том здании, в котором должен был состояться концерт. Несмотря на это, у него всегда были полные залы, билеты расхватывали моментально. Но о Вертинском ни словом не обмолвились: ни в газетах, ни по радио, ни на нарождавшемся тогда телевидении.
Скорее, выходили ругательные статьи о его «буржуазно-упадническом искусстве», зачем это он вернулся и в таком духе.
Тем не менее, его не посадили, не расстреляли, и нас в лагеря тоже не сослали.
Почему?
Это вопрос исторический. На него ответить мне, человеку, не анализирующему историю во всем ее объеме, невозможно.
У Сталина были свои прихоти.
Он слушал Вертинского по ночам, у него были все его пластинки......
......
Ладно. Вот еще одна песня-ОН (об Отце Всех Народов товарище Сталине)
Клип Пустынника-спасибо ему!
И напоследок-еще немного из интервью Анастасии Вертинской...
Говорят, с семьей Вертинских дружил Высоцкий, часто приходил к вам в гости, прекрасно знал репертуар Александра Николаевича, исполнял его песни на домашних концертах, а «Лиловый негр» даже попала в фильм «Место встречи изменить нельзя».
— Да, совершенно верно. Конечно, не так часто, но он приходил в гости к нам домой. Кроме того, театральная среда кипела-бурлила, и мы миллион раз встречались на всевозможных капустниках, театральных событиях, когда кого-то чествовали.
Это была очень дружная среда молодых актеров театра и кино.
Сейчас жизнь немного изолировала людей друг от друга. А тогда ходить особенно было некуда, видео не было, поэтому мы все время встречались в творческих домах.
— Как Высоцкий отзывался о музыке и стихах Вертинского?
— Вы знаете, он его просто обожал. Кроме того, Высоцкого и Вертинского роднила творческая опала. Высоцкий переживал из-за того, что был так популярен и известен, а официально его нельзя было нигде публиковать.
И так же он жалел Вертинского и его искусство, потому что такая опала для художника очень болезненна.
Когда в 60-х в СССР приехал Ив Монтан, Москва сходила по нему с ума, билетов было не достать, и папа страшно переживал: почему такая слава Иву Монтану, а обо мне ни слова? Разве я не русский Ив Монтан?
Высоцкий относился к этому с юмором и шутил с нами своим характерным хриплым голосом: «Девочки, нас с вами тут гр-р-рабят!» Это относилось к тому, что никому никогда не платили официальные гонорары, а пластинки не выходили — только из-под полы передавали какие-то записи.
— При жизни Вертинского в СССР так и не выпустили ни одной его пластинки?
— Ни одной. Когда он вернулся в Советский Союз в 1943 году, то вплоть до его смерти ему не разрешали записываться в профессиональной звукозаписывающей студии. Он всегда был «запрещенно-разрешенным» певцом.
С одной стороны, его не сослали в лагеря, нас всех пощадил Сталин, у него были аншлаговые концерты, и нельзя было достать билетов.
Но с другой стороны, о нем официально никогда не было ни единого слова — ни в газете, ни по телевидению. Поэтому официально он не записывался, хотя у всего Политбюро ЦК были его пластинки дома.
Был такой случай. Однажды ночью его с аккомпаниатором попросили напеть 16 песен для политбюро ЦК КПСС. Пока он эти песни записывал, в студии стояла военизированная охрана. Потом они выпустили эту запись на шеллачных дисках для себя, для внутреннего пользования, но мы их никогда не видели. Только через лет 20 после смерти Александра Николаевича, в СССР вышел его первый диск. Естественно, он очень переживал по поводу того, что его не публикуют ни на каких носителях, как и по поводу недолговечности старых шеллачных пластинок «Коламбии» и «Парлофона», которые ходили тогда в России.
Ведь если по такой пластинке хотя бы однажды пройдет игла, чистой записи никогда уже не будет, и его голос не доживет до будущих поколений. К счастью, были записи и на магнитофонную ленту, которые делали из-под полы звукорежиссеры. Вот в таком виде этот весь архив нам и достался после его смерти. Это все были любительские записи или старые профессиональные, поэтому моя задача заключалась в том, чтобы отреставрировать и переиздать его записи на современных качественных носителях.
Теперь голос Вертинского абсолютно очищен от шума и совершенно замечательно звучит.
Да.
А. Н. Вертинский
Моя давняя многолетняя любовь к этому исполнителю...долгая ему людская память
Романс «То, что я должен сказать», написан Александром Вертинским под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров в дни Октябрьской революции 1917 года в Москве .
ПАМЯТИ ЮНКЕРОВ-А. Н. Вертинский
Биография Лидии, супруги А. Н. В.-не моя, а Альбины, спасибо ей)))))) И Танюшке-Сеньоре-спасибо!
ВСЕМ СПАСИБО!В т.ч и Датоту-Владимиру за то, что есть местечко, где можно все это опубликовать))))))) И тебе, Дима, спасибо!
У меня тоже есть еще чем дополнить, но, я думаю, хватит...пока)))
Значит надо сделать новый пост и добавить новую инфо, и новый пост прикрепить к этому
Ну что ж. Обещала-надо выполнять
Еще немного о А. Вертинском в этой заявке.
ДЕТСТВО И ОТРОЧЕСТВО АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО
Детство Александра Вертинского прошло без родительской любви. Клеймо незаконнорожденного оставило отпечаток на дальнейшей жизни и карьере.
В то время подобное явление считалось недопустимым.
Тем более, что мальчик родился от внебрачной связи его отца с юной Женечкой Скалацкой. Евгения была дочерью управителя городского дворянского собрания. А отец А. Вертинского Вертинский уже был женат.
И сам мезальянс, и рождение Нади, старшей сестры Саши, привели в негодование весь благочестивый Киев. Николай Петрович Вертинский был готов жениться на Женечке, однако супруга не соглашалась на развод. Для Евгении и маленькой Нади был снят домик в центре Киева на улице Владимирской, где вскоре громко заявил о появлении на свет Саша Вертинский.
Александр едва помнил своих родителей. Мать умерла, когда малышу было всего 3 года. Воспитывала его старшая сестра матери, ненавидевшая отца и называвшая его не иначе, как "негодяй", считая, что он был виновен в развращении ее сестры.
Отца Александра, Николая Петровича Вертинского, знал весь Киев. Известный адвокат отличался покладистым и добрым характером. Сестра Саши Надя осталась жить с отцом. Смерть Евгении подкосила здоровье Николая Петровича. Он забросил дела и часами просиживал у ее могилы. В 1894 г. болезнь чахотка унесла жизнь Вертинского-старшего.
Сироты волею судьбы оказались в разных городах.
Вертинского и его старшую сестру Надю взяли на воспитание тетки со стороны матери, причем дети оказались в разных семьях.
Саше сообщили, что сестра умерла (это была ложь) и теперь он одинок, как перст, на всем белом свете.
Мария Степановна отличалась скверным характером, била племянника за малейшее непослушание. Александр в то время учился в аристократической гимназии №1 вместе с Константином Паустовским и Михаилом Булгаковым.
Постоянные претензии тетки привели к тому, что парень забросил учебу и начал воровать деньги, которые клали паломники на святые мощи Киево-Печерской лавры. Однажды Сашу поймали на горячем. Скандал разразился на весь Киев.
Из гимназии его выгнали, а тетка жестоко избила нагайкой.
Наказание не остепенило парня.
Однако незатухающей искрой в юноше горел интерес к музыке и искусству театра. Он любил слушать пение хора в гимназической церкви, а потом и сам стал подпевать.
С гимназических лет Саша увлекался любительской сценой, был статистом в одном из киевских театров.
За пристрастие к театру и воровство денег тетка выгнала Александра из дома. Ночуя по подъездам и скверам, парень зарабатывал, где придется. Был грузчиком, продавцом, помощником бухгалтера, корректором в типографии, продавал открытки, грузил арбузы..
Купив на толкучке подержанный фрак, всегда с живым цветком в петлице, презрительный и надменный, он не находил себе места.
Пробовал силы как литератор. В 1912 году в журнале "Киевская неделя" опубликованы его рассказы "Портрет" и "Моя невеста", в еженедельнике "Лукоморье" - "Красные бабочки". Но положение подающего надежды литератора не удовлетворяло юношу, мечтавшего о славе. Он уезжает в Москву, где его никто не ждал и никто не звал.
Снова окунулся в среду богемы, молодых непризнанных "гениев", полных честолюбивыми замыслами. Как и вся продвинутая, говоря современным языком, молодежь того времени, увлекается поэзией символистов, акмеистов, футуристов.
Через всю жизнь пронес он любовь к стихам Александра Блока, Иннокентия Анненского, Анны Ахматовой, Льва Гумилева, Константина Бальмонта и других выдающихся представителей русского Серебряного века.
Так продолжалось, пока Его Величество Случай не подарил Вертинскому встречу с Софьей Николаевной Зелинской, в девичестве подругой матери, а ныне преподавательницей женской гимназии. В ее доме Александр узнал Марка Шагала, Николая Бердяева, Натана Альтмана.
Журналистское перо и критические рецензии принесли гонорары. 18-летний юноша отправился покорять Москву.
Именно оттуда пришла весточка, что сестра Надя жива. Девушка стала актрисой, служила в театре миниатюр Марии Александровны Арцыбушевой.
Первым театральным "жалованием" Вертинского были котлеты и борщ. Вскоре в газете "Русское слово" известный критик буквально в нескольких словах лестно отозвался о молодом артисте. И успех начал буквально преследовать Александра.
В 1912 г. состоялся дебют в кино. Роль ангела в фильме Ильи Толстого, снимавшего картину по рассказу отца, стала пропуском в московскую богему.
Тогда многие актеры баловались кокаином.
Вместе со случайно обретенной в Москве сестрой они нюхали ночами белый порошок и плакали, вспоминая детство.
В журнале "Театр и искусство" за 1914 год появилась хроникальная заметка: "Известная москвичам по театру Сабурова артистка Н.Н.Вертинская отравилась в Петрограде кокаином. Причина - неудачно сложившаяся личная жизнь."
О гибели сестры Вертинский узнал на фронте, куда он отправился добровольцем......
Александра приняли санитаром на 68-й поезд, курсировавший с 1914 по 1916 года между Москвой и передовой. Он наблюдал за операциями известного московского хирурга Холина и блистательно освоил перевязочную технику. О его перевязках слыли легенды. В конце службы в 1916 году в послужном списке санитара было 35 000 перевязок.
Руки, которые позднее так восхищали впечатляющими пластическими образами, оказались на редкость умелыми и ловкими. Фронт отучил Александра от кокаина.....
Вертинский вернулся в театр миниатюр Арцибашевой, где был поставлен его оригинальный номер "Песенки Пьеро". Военные годы наложили отпечаток на творчество, его песни рассказывали людям правду, заставляли верить и мечтать.
Брат Пьеро, или попросту Пьероша, как ласково называли его, трансформируется в подлинного романтического Пьеро, ежедневно выступающего с несколькими "ариэтками" -- "Песенками печального Пьеро" -- со сцены Петровского театра миниатюр. Выбор маски был не случайным. В начале века Пьеро, Арлекин, Коломбина приобрели особую притягательность в русском искусстве. Они появляются на полотнах художников, в спектаклях Всеволода Мейерхольда, Александра Таирова, Н.Евреинова, уж не говоря о маленьких театриках, в которых "высокое искусство" переводилось на язык, доступный широкой аудитории. "Мое искусство было отражением моей эпохи" - скажет позднее Вертинский. И сам он с его презрительной надменностью и трагизмом, иронией и бравадой был плоть от плоти своего времени. Белый (с 1918 г. черный) балахон, пышное кружевное жабо, густо набеленное лицо, на котором выделялся алый рот и нарисованные тушью брови с трагическим изломом - маска, помогавшая на первых порах скрыть неуверенность, волнение: "Петь я не умел, Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный, даже нот не знал".
И, тем не менее, успех, граничащий со скандалом, пришел после первых песенок: "Минуточка", "Маленький креольчик", "Лиловый негр", "Попугай Флобер" и других. Особую бурю вызвала "Кокаинетка" с обвинениями в кокаиновом дурмане.
Серьезные критики размышляли над природой успеха артиста и его рафинированных песенок у широкой публики театра миниатюр, дававшего два, а по праздникам и три, сеанса каждый вечер. Билеты в Петровский театр раскупались за неделю вперед, большими тиражами издавались ноты. Поступали приглашения участвовать в программе модного петроградского театра миниатюр "Павильон де Пари", в кабаре "Привал комедиантов".......
Кокаинетка ...
Александр неожиданно нашел свое сценическое амплуа. И вот, наконец, на сцене Театра Миниатюр вышла его сольная программа «Песни Пьеро»: актер появлялся перед зрителями в костюме и гриме Пьеро и под мертвенным лунным освещением исполнял странные песни в весьма необычной манере – жеманность, грассирование, речитатив с мелодекламацией. В этот образ прекрасно вписалась и созданная в 1916-м «Кокаинетка».
С тех пор прошло уже почти сто лет, и текст про «кокаином распятую деточку» теперь кажется невероятно смелым и даже провокационным.
На сегодняшний день существует множество версий «Кокаинетки», однако записи в исполнении самого Александра Николаевича нет.
Объясняется это тем, что первая грамзапись артиста была сделана в 1930 году. К тому времени «Кокаинетка» в его репертуар уже не входила. Есть и отрицания авторства Вертинского,но...слишком уж явственно здесь слышна тема именно Вертинского и того времени, на мой взгляд.
Текст...кому только не приписывали авторство. Тут и Саша Черный, и Агатов, и др.
Однако харизма Вертинского настолько сильна, что голос певца очень легко можно «расслышать» - независимо от того, кто эту композицию исполняет .
Текст песни Александр Вертинский – Кокаинетка (1916)
Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает гаржеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как вы...
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума.
И когда вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма..
Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка.
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже гаржеточкой
И ступайте туда, где никто вас не спросит, кто вы…
Поет актриса Катя Линцевич (в ролике использованы фото из документального фильма о Вертинском)
Размышляя о причинах своего успеха, Вертинский считает, что его песенки привлекали прежде всего сюжетностью.
Впечатляли истории бедной "Безноженьки", "деточки, распятой кокаином", волновала, щекотала нервы тема смерти, завораживала экзотика лиловых негров, малайцев, "притонов Сан-Франциско" и других летучих образов, наполнявших песни Вертинского.
Впрочем в те годы артист был не одинок. О "Негре из Занзибара", "Черном Томе" и других пела знаменитая Иза Кремер, экзотика насыщала "поэзы" Игоря Северянина.
Поэт сам "выпевал" свои вещи в больших концертных залах, где при большом стечении публики проходили его поэзовечера.
Однако, "миниатюрный" талант Вертинского оказался замечен. За мишурой расхожих мотивов и образов вставала личность одаренного артиста и поэта, к двадцати семи годам он успел пережить столько, что с избытком хватило бы на несколько жизней.
Выстраданность в соединении с иронией придавали даже банальным стихотворным строкам глубоко личную наполненность и неповторимо индивидуальную окраску......
Вертинский создавал свой собственный театр, в котором он и артист, и режиссер, и автор, и композитор.
В этом театре средствами "музыкальной декламации", как называли иногда пение Вертинского, разыгрывались маленькие сюжетные новеллы, моноспектакли.
К концу 1917 года рамки номера в театре миниатюр становятся ему тесны. Вертинский начинает гастролировать по югу России с целой программой, В эти трагические для страны годы революций, братоубийственных войн модный, далекий от политики певец, призывавший дорожить "минуточкой", мимолетными радостями бытия, выступает с песней, посвященной памяти мальчиков, юнкеров Александровского училища, погибших в бою с Красной армией.
Костюм Пьеро заменила черная визитка с траурным креповым бантом на рукаве. "Я не знаю зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожащей рукой" - песня "То, что я должен сказать" исполнялась яростно, гневно и одновременно торжественно, вызывала в публике слезы, истерики, овации, смешанные со свистом.
После гастролей Вертинский возвращался в голодную и холодную Москву и весь зимний сезон 1917/1918 года пел в Петровском театре.
Осенью 1918 снова покинул Москву в расчете на скорое возвращение, но оно состоялось лишь через четверть века...........
Киев, Харьков, Одесса, Севастополь, Екатеринодар - примерный путь русской эмиграции, уходившей на юг вместе с белыми армиями, которым прошел и Вертинскиий. Теперь уже известный гастролер, как говорили в старину "концертант", он пользуется успехом у самой широкой публики, в том числе и среди белой армии. Неслучайно булгаковские юнкера в "Днях Турбиных" напевают
"И когда по белой лестнице Вы пойдете в синий край", слегка перефразированные строки из знаменитого романса Вертинского "Ваши пальцы пахнут ладаном....."
В начале ноября 1920 года, когда Красная армия вступила в Крым, Вертинский на пароходе "Великий князь Александр Михайлович" отбыл в Константинополь.
Константинополь-временный приют белоэмигрантов-20-е г.
Из воспоминаний Вертинского....
Ну, раз он актёр и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах.
Отрывки..
Александр Вертинский.
ДОРОГОЙ ДЛИННОЮ…
Так, в 1962 году в журнале «Москва» (№№ 3—6) были напечатаны отрывки из воспоминаний А. Вертинского
.Алекса́ндр Никола́евич Верти́нский (9 (21) марта 1889, Киев, Российская империя — 21 мая 1957, Ленинград, СССР) — русский и советский эстрадный артист, киноактёр, композитор, поэт и певец, кумир эстрады первой половины XX века.
Этот отрывок о первой мировой войне
Началась война. Госпитали Москвы были забиты ранеными.
Госпитали эти были не только казённые. Многие богатые люди широко откликались на патриотические призывы земства и открывали на свои средства больницы для раненых.
Однажды вечером я шёл по Арбату. Около особняка купеческой дочери Марии Саввишны Морозовой стояла толпа. Привезли с вокзала раненых. В этом особняке был госпиталь её имени. Раненых вынимали из кареты и на носилках вносили в дом.
Я стал помогать.
Когда последний раненый был внесён, я вместе с другими тоже вошёл в дом. В перевязочной доктора спешно делали перевязки, разматывая грязные бинты и промывая раны. Я стал помогать. За этой горячей работой незаметно прошла ночь, потом другая, потом третья. Постепенно я втягивался в эту новую для меня лихорадочную и интересную работу. Мне нравилось стоять до упаду в перевязочной, не спать ночи напролёт.
В этом была, конечно, какая‑то доза позёрства, необходимого мне в то время. Я уже всю свою энергию отдавал госпиталю. Я читал раненым, писал им письма домой, присутствовал на операциях, которые делал знаменитый московский хирург Холин, и уже был вовлечён с головой в это дело.
Появились сестры — барышни из «общества»: Верочка Дюкомен, Надя Лопатина, Наташа Третьякова и другие. Все работали на совесть — горячо и самозабвенно, и о кокаине я как‑то стал забывать. Мне некогда было о нем думать.
Дома я почти не бывал, ночевал в госпитале.
Потом Морозова решила организовать свой собственный санитарный поезд. Подчинялся он «Союзу городов» и имел номер 68‑й. Начальником его был назначен граф Никита Толстой. Двадцать пять серых вагонов третьего класса плюс вагон для перевязок, плюс вагоны для персонала, кухня, аптека, склады — таков был состав поезда. Все это было грязно и запущено до предела. Мы все горячо взялись за уборку. Мыли вагоны, красили их, раскладывали тюфяки и подушки по лавкам, устраивали перевязочную, возили из города медикаменты и инструменты. Через две недели поезд был готов. На каждом вагоне стояла надпись: 68‑й санитарный поезд Всероссийского союза городов имени Марии Саввишны Морозовой.
Я был уже в его составе и записался почему‑то под именем «Брат Пьеро». И тут не обошлось без актёрства!
Поезд ходил от фронта до Москвы и обратно. Мы набирали раненых и сдавали их в Москве, а потом ехали порожняком за новыми. Работали самоотверженно. Не спали ночей. Обходили вагоны, прислушивались к каждому желанию, к каждому стону раненого. У каждого был свой вагон. Мой — один из самых чистых и образцовых. Мне была придана сестра — Наташа Третьякова, очень красивая и довольно капризная девушка, в которую я, для начала, немедленно влюбился. Очень скоро с чёрной работы меня перевели на перевязки. Я быстро набил руку, освоил перевязочную технику и поражал даже врачей ловкостью и чистотой работы. Назывался я по-прежнему Брат Пьеро, или попросту Пьероша, а фамилии моей почти никто и не знал. Выносливость у меня была огромная. Я мог ночами стоять в перевязочной. Этим я, конечно, бравировал. В свободные часы, когда не было раненых и поезд шёл пустым, мы собирались в вагоне-столовой, и я развлекал товарищей шуточными стихами, написанными на злобу дня, и даже иногда пел их на какой-нибудь знакомый всем мотив под гитару такого же брата милосердия, Златоустовского или Кости Денисова.
Несколько первых рейсов с нами ездила в качестве старшей сестры графиня Толстая, Татьяна Константиновна, родственница графа Никиты. Это была очаровательнейшая, седая уже, добрая и благородная барыня. Она очень любила цыган и цыганские песни и пляски — крестила у них детей, женила их и вообще была «цыганской матерью». Её скромная квартирка в Настасьинском переулке всегда была полна цыган. Кроме того, она сама писала неплохие по тому времени романсы. А её знаменитую «Спи, моя печальная» на слова Бальмонта пела вся Москва. Меня она заметила сразу, и вскоре я сделался её любимцем.
— Пьероша, спой что‑нибудь, — просила она в часы досуга. И я пел — или цыганский романс, или какую‑нибудь довольно беззастенчивую, нагловатую пародию на наше житьё-бытьё, никого не щадя и все подмечая. Это имело успех(можно похвастаться?). Тем все и ограничивалось. Я писал, правда, и лирические стихи, но никому их не показывал.
Работы было много. Мы часто не имели даже времени поесть. Людей тогда не щадили на войне. Целые полки гибли где‑то в Мазурских болотах; от блестящих гвардейских, гусарских и драгунских полков иногда оставались одни ошмётки. Бездарное командование бросало целые дивизии в безнадёжно гиблые места; скоро почти весь цвет русской императорской гвардии был истреблён.
У нас в поезде солдаты молчали, покорно подставляли обрубки ног и рук для перевязок и только тяжело вздыхали, не смея роптать и жаловаться. Я делал все, что в моих силах, чтобы облегчить их страдания, но все это, конечно, была капля в море!
Помню, где‑то в Польше, в местечке, я перевязывал раненых в оранжерее какого‑то польского пана. Шли тяжёлые бои, и раненые поступали непрерывным потоком. Двое суток я не смыкал глаз. Немцы стреляли разрывными пулями, и ранения почти все были тяжёлыми. А на перевязках тяжелораненых я был один. Я делал самую главную работу — обмывал раны и вынимал пули и осколки шрапнели. Мои руки были, так сказать, «священны» — я не имел права дотрагиваться ими до каких‑либо посторонних вещей и предметов. Каждые пять часов менялись сестры и помощники, а я оставался. Наконец приток раненых иссяк. Простояв на ногах почти двое суток, я был без сил. Когда мыл руки, вспомнил, что давно ничего не ел, и отправился внутрь оранжереи, где было помещение для персонала. Раненые лежали как попало — на носилках и без, стонали, плакали, бредили. В глазах у меня бешено вертелись какие‑то сине-красные круги, я шатался как пьяный, мало что соображая. Вдруг я почувствовал, как кто‑то схватил меня за ногу.
— Спойте мне что‑нибудь, — попросил голос.
Я наклонился, присел на корточки. Петь? Почему? Бредит он, что ли?
— Спойте… Я скоро умру, — попросил раненый. Словно во сне, я опустился на край носилок и стал петь. По-моему, это была «Колыбельная» на слова Бальмонта:
В жизни, кто оглянется,
Тот во всем обманется.
Лучше безрассудною Жить мечтою чудною,
Жизнь проспать свою…
Баюшки-баю!
Закончил ли я песню — не помню. Утром мои товарищи с трудом разыскали меня в груде человеческих тел. Я спал, положив голову на грудь мёртвого солдата......
Да, мы отдавали раненым все — и силы свои, и сердца. Расставаясь с нами, они со слезами на глазах благодарили нас за уход, за ласку, за внимание к их несчастной судьбе. За то, что спасли им жизнь. И в самом деле — случалось, что делали невозможное.
Однажды ко мне в купе (вагоны были уже забиты до отказа) положили раненого полковника. Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал мне:
— Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте. А вам все равно. Дальше Пскова он не дотянет. Сбросьте его по дороге.
— А что у него?
— Пуля около сердца. Не смогли вынуть — инструментов нет. Ясно? Он так или иначе умрёт. Возьмите. А там — сбросите…
Не понравилось мне все это: как так — сбросить? Почему умрёт? Как же так? Это же человеческая жизнь. И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Наш единственный поездной врач Зайдис покрутил головой: ранение было замысловатое. Пуля, по-видимому, была на излёте, вошла в верхнюю часть живота и, проделав ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие — не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запёкшуюся ранку йодом и, ещё раз покачав головой, велел наложить бинты.
— Как это? — вскинулся я.
— А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом — я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживёт.
Зайдис вымыл руки и ушёл из купе. А я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать? И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами.
В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял все, что мне поручили купить, и вдобавок приобрёл длинные тонкие щипцы, корнцанги. В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом. Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными иголочками.
Помню, когда я выложил купленный инструмент перед начальником поезда Никитой Толстым, увидев корнцанги, он спросил:
— А это зачем? Вот запишу на твой личный счёт — будешь платить. Чтобы не своевольничал.
И вот теперь я вспомнил об этих «декадентских» щипцах. Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), велел ему зажечь автоклав. Нашёл корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов помогал мне. Было часа три ночи. Полковник был без сознания. Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое‑то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое‑то препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы из тела полковника. Наконец вынул: пуля!!!!!!
Кто‑то тронул меня за плечо. Я обернулся. За моей спиной стоял Зайдис. Он был белый как мел.
— За такие штучки отдают под военно-полевой суд, — сказал он дрожащим голосом.
Промыв рану, заложив в неё марлевую «турунду» и перебинтовав, я впрыснул полковнику камфару. К утру он пришёл в себя. В Пскове мы его не сдали. Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни!
В поезде была книга, в которую записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжёлых. Лёгкие делали сестры. Когда я закончил свою службу на поезде, на моем счёту было тридцать пять тысяч перевязок!..
— Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих.
— Да так… актёр какой‑то, — ответил дежурный ангел. — Бывший кокаинист.
Господь задумался.
— А настоящая как фамилия?
— Вертинский.
— Ну, раз он актёр и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах.
С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе.
Шутки шутками, но работал я в самом деле как зверь…
И еще одна история, пересказанная А. Вертинским
Хотите-верьте, а лучше-проверьте
ПОМОГАЕТ НЕВЕРУЮЩИМ... и ИНОВЕРЦАМ тоже
Этот случай в своей книге вспоминал знаменитый эстрадный певец первой половины XX века Александр Вертинский.
Вертинский пишет, что позже тот китаец принял православие, и его примеру последовали некоторые из его друзей-земляков.
"СТАРЕЦ С ВОКЗАЛА "
Невероятная история произошла в Харбине в начале нашего века и была пересказана известным певцом Александром Вертинским.
В то время город был населен русскими эмигрантами, которые привезли с собой множество икон и даже на железнодорожном вокзале повесили большую икону Николая Чудотворца.
Однажды ранней весной в здание вокзала вбежал мокрый с головы до ног старый китаец и распростерся на полу перед иконой, протягивая к ней руки и что-то бормоча по-китайски с большим чувством.
Оказалось, что он шел по слабому льду через реку и провалился в полынью. Несчастного уже затягивало течением под лед, когда он вспомнил, что русские всегда просят помощи у какого-то старика, изображение которого висит на вокзале.
«Старец с вокзала, старец с вокзала, спаси меня!» — были последние слова китайца; потом он потерял сознание.
Очнулся он на другом берегу и первым делом бросился на вокзал благодарить святого старца за чудесное спасение!!!
Как писал Давид Самойлов:
"Мы с тобой в чудеса не верим,
Оттого их у нас не бывает"....
А надо все же верить в чудеса!! Попробуем?Вот А. Вертинский поверил-и стал тем, кем он стал-и память его творчеству бессмертна
Тема бесконечна, можно продолжать еще несколько дней
Закончу(пока) на песне, которая...........всем нравится(я ТАК думаю)))))))
ДОРОГАЯ ПРОПАЖА" ..... (Сеть).
В 60-е годы мы пели эту песню под гитару во дворе, даже не представляя себе, что это песня Александра Вертинского. Но мы любили эту песню, хотя бессовестно перевирали её слова. Мы же не знали оригинала, как не знали и самого Вертинского. В нашей стране он был как бы в информационном вакууме - такие были тогда времена.
Песня «Дорогая пропажа» написана в 1943 г. Музыка узнаваема сразу - конечно же Вертинский! Слова Михаила Волина и Александра Вертинского:

Самой нежной любви наступает конец,
Бесконечной тоски обрывается пряжа…
Что мне делать с тобою, с собой, наконец,
Как тебя позабыть, дорогая пропажа?
Скоро станешь ты чьей-то любимой женой,
Станут мысли спокойней и волосы глаже.
И от наших пожаров весны голубой
Не останется в сердце и памяти даже.
Будут годы мелькать, как в степи поезда,
Будут серые дни друг на друга похожи…
Без любви можно тоже прожить иногда,
Если сердце молчит и мечта не тревожит.
Но когда-нибудь ты, совершенно одна
(Будут сумерки в чистом и прибранном доме),
Подойдешь к телефону, смертельно бледна,
И отыщешь затерянный в памяти номер.
И ответит тебе чей-то голос чужой:
«Он уехал давно, нет и адреса даже».
И тогда ты заплачешь: «Единственный мой!
Как тебя позабыть, дорогая пропажа!»
Сотни исполнений, поют все, кому не лень, но это-Вертинский!
Одна из Страничек Жизни А. Вертинского....
Таинственная судьба у Лариссы ( Именно ЛариССа) Андерсен. Длинная жизнь. В 2006 году в России вышел наиболее полный сборник её стихов, воспоминаний и писем "Одна на мосту".
Последний лепесток с восточной ветви русской эмиграции отлетел. 29 марта 2012 года во Франции тихо скончалась лучшая поэтесса «русского Китая» Ларисса Николаевна АНДЕРСЕН. Случилось это на 102 году ее удивительной и такой долгой жизни.
Вертинский был безответно влюблен в красавицу Лариссу.
"Если бы Господь Бог не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей Внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания и не наделал бы столько ошибок, сколько я наделал!"
Он писал ей письма, слал телеграммы вроде этой: "Мой черный ангел! Простите мне мою грубость. Я очень люблю вас. Рыжий кот". А ниже было стихотворение под названием "Ненужное письмо".
Приезжайте. Не бойтесь.
Мы будем друзьями,
Нам обоим пора от любви отдохнуть,
Потому что, увы, никакими словами,
Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов,
В белой узенькой лодке уйдем за маяк.
На закате, когда будет вечер малинов,
Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем,
Я Вам маленьких крабов в руках принесу.
А любовь — похороним, любовь закопаем
В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться
И лиловое море уйдет за косу,
Вам покажется белой серебряной птицей
Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы
В танцевальном оркестре в большом казино,
И за Ваши печальные детские губы
Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами
Это мертвое пламя уже не раздуть,
Потому что, увы, никакими мечтами,
Никакими стихами любви не вернуть.
Лето 1938 Циндао
Ларисса Андерсен принадлежит к тому поколению русской эмиграции, которое было вывезено из России в детском возрасте и сохранило только отрывочные, эмоциональные воспоминания о родине. Ей, как и многим русским из Китая, досталась «множественная эмиграция»: из России - в Китай, из почти русского города Харбина в космополитический Шанхай, а затем и за пределы Китая. Судьба забрасывала её в самые экзотические места: в Корею, Японию, в африканский Джибути, в Индию и Вьетнам, на Таити, во Францию.
Л.Андерсен родилась в 1911 г. в Хабаровске (кстати, официальные биографии ошибочно указывают датой ее рождения 1914 год). Детство и юность ее прошли в Харбине. Затем осенью 1933 года поэтесса приехала в Шанхай...и т.д..
Ларисса Андерсен........
Подскажите исполнительницу Ненужного Письма, опасаюсь ошибочной информации.
belka22Рассмешила-но спасибо))
АХА,"на докторскую".....я-то тут с какого боку..общими усилиями пост получился интересный 6 лет назад.
А что Вертинский был "сердцеед"-это уж точно.
Ролик известный,но Вертинского много не бывает -посмотрим в очередной раз.
Какие вопросы не надо задавать поэтам
Если вы увлекаетесь ранним Вертинским, то слышали в его исполнении песню " В голубой далёкой спаленке" на стихи Александра Блока. Он её начал петь в начале своей карьеры в образе Пьеро. Но само произведение к тому времени было уже популярно на сцене. Его исполнял дуэт мелодекламаторов Николай Ходотов и Евгений Вильбушевич, первый читал стихи, второй аккомпанировал ему. После революции 1905 года они включили эти стихи в свою программу, они тогда отражали настроение молодой интеллигенции: В голубой далёкой спаленке Твой ребёнок опочил. Тихо вылез карлик маленький И часы остановил. И как-то Вильбушевич заспорил с учёным Николаем Качаловым (он был мужем Елизаветы Тиме, тоже выступавшей в жанре мелодекламации). Спор шёл вокруг значения слова "опочил" - это смерть ребёнка или он просто уснул. В поисках ответа Вильбушевич дошёл до самого автора - Александра Блока. Тот сам спросил: - А вам как кажется - умер или уснул? - По-моему, умер, - ответил Вильбушевич. - Ну, значит умер; вообще же такие вопросы поэтам не задают... (из воспоминаний Е.И.Тиме "Дороги искусства", 1967 год)
___keepration_220x220.jpg "foto-1-(convert.io)")
ДОбавить песни в исполнении Вертинского